А самая наименее вероятная опасность, по мнению большинства опрошенных, – это обострение конфликтов между Россией и другими странами.

Примечательно, что почти все социально значимые опасения, по данным ВЦИОМ, снизили процент ответов, по сравнению с январем 2019 года, на несколько процентов. А именно: "рост социальной несправедливости, неравенства между людьми" (72% в январе, 68% в октябре), "снижение доходов" (68% против 63%), "плохое качество бесплатной медпомощи" (61% против 58%), "станут слишком дорогими привычные товары" (70% против 58%), "обострятся конфликты между Россией и другими странами" (22% против 20%).



Остался на прежнем уровне страх потери работы – 35%. Зато "выросли" два опасения: "разгул преступности" (33% против 36%) и "беспорядки внутри страны, вызванные акциями протеста против власти" (36% против 39%).

Что еще более интересно, так это ответы возрастных групп. В частности, респонденты в возрасте 18-24 года больше всего переживают за отказ в бесплатной медпомощи или плохое ее качество. И больше других возрастных групп опасаются беспорядков против власти, разгула преступности и значительно больше – обострения конфликтов между Россией и другими странами.

Казалось бы, это то поколение, которое, как принято считать, уже не смотрит телевизор или, по крайней мере, не смотрит гостелеканалы, на них в меньшей степени должна влиять официальная пропаганда, но, судя по данным исследования ВЦИОМ, именно они и подвержены ее влиянию больше всего. Впрочем, это только общая картина – в деталях все выглядит сложнее, о чем рассказал публицист, социолог Борис Кагарлицкий в беседе с Накануне.RU.



– В целом как оцениваете такое снижение опасений за год?

– Такое изменение за год оценить очень трудно, потому что оно зависит от многих обстоятельств: от объективного развития событий, от того, как на людей воздействует масс-медиа, от того, как людьми воспринимаются вопросы социологов и так далее. Поэтому я вообще не уверен, что страхи отражают то, чего люди всерьез опасаются.

Одно дело – страхи, описанные социологами в анкетах, другое – страхи, которые, например, могут быть вообще невыраженными – иногда люди чего-то боятся, чего они даже не могут сформулировать. Поэтому, когда им выдают варианты формулировок, они подбирают что-то наиболее близкое к тому, что их на самом деле волнует, но очевидно, что это не так. Отчасти социологи проецируют свои страхи на респондентов.

Поэтому я бы вообще не стал это как-то радикально интерпретировать, но думаю,что, например, страх перед массовыми беспорядками – это результат целенаправленного воздействия телевидения и официальных СМИ.

– То есть госпропаганда оказывает сильное влияние?

– Дело не в том, оказывает ли она высокое влияние. Она может зачастую оказывать совершенно не то влияние, которое они [пропагандисты] хотят. Например, они хотят, чтобы у людей после определенной программы улучшилось отношение к власти, а у них просто портится настроение, и начинает мучать бессонница. То есть результат есть, но совершенно не тот, который был запланирован самими пропагандистами.

– Но если страхи снижаются – значит, все налаживается? Откуда тогда страх перед беспорядками, если формально причин для беспорядков становится меньше?

– Снижение страхов отнюдь не значит, что что-то налаживается. Например, люди могут саму реальность оценивать не как страх, а как просто свершившийся факт. Например, вы боитесь безработицы. Но вы ее боитесь, пока работаете. Когда вы уже потеряли работу – вы перестали бояться безработицы. Если целый ряд страхов реализовался и стал уже реальностью, то, соответственно, люди перестали бояться того, что уже и так есть.

– У возрастной группы 45-59 лет основная боязнь – рост социальной несправедливости и снижения доходов. С чем это может быть связано?

– Я думаю, что вообще это связано с неправильной формулировкой вопроса социологов… Вы не можете "вообще бояться" и сталкиваться с социальной несправедливостью. Она не может как-то просто взять и "появиться" в жизни. Она проявляется в конкретных проблемах и конкретных неприятностях. Опять же, это зависит от того, что люди фиксируют как очень высокий уровень неравенства в российском обществе и фиксируют высокий уровень возможных конфликтов на социальной почве. Может быть, это интерпретировано и в том духе, что люди просто знают, что им недоплачивают денег, например. Или что их положение на работе очень неустойчиво. И вполне понятно, что люди в более старшем возрасте подобного рода вещи воспринимают болезненнее, потому что молодежь, как правило, более оптимистична.

– Что касается молодежи, то у группы 18-24 года самый высокий показатель опасений — это беспорядки в стране, вызванные протестами против власти, разгул преступности и обострение конфликтов между Россией и другими странами. Как это можно объяснить?

– Возможно, это связано с тем, что люди воспринимают те или иные сюжеты из интернета несколько иначе. То есть, когда люди, например, говорят, что они воспринимают в качестве источника страхов беспорядки или волнения, то вопрос в том, как они это трактуют. Они просто отвечают на вопрос социолога или на самом деле этого боятся? То есть они оценивают вероятность или они оценивают то, как они этого боятся? Это существенная разница.

– Какие тенденции видите в плане как раз митингов и протестов, а с ними и страхов населения?

– Объективно будут усугубляться экономические и социальные проблемы, тут не нужно быть пророком, чтобы это предсказывать. Это будет провоцировать локальные и точечные конфликты, соответственно, возможны какие-то протестные выступления. Это и так понятно, мы имеем ту тенденцию, которая уже наметилась 2-3 года назад, и она будет продолжать развиваться.

Ну и надо еще понимать, что все-таки пресловутый транзит власти и возможные перемещения внутри правящей элиты, которые начнутся еще задолго до транзита, сами по себе могут спровоцировать новые конфликты. А это так или иначе будет влиять на общую обстановку в стране.

– А вы не считаете, что к этому транзиту попробуют снизить градус напряжения и страхов?

– Они могут попробовать, но вопрос в том, получится ли это у них. В контексте деградирующей экономической системы и того, что социальный баланс нарушен и не может быть в первоначальном виде восстановлен, совершенно неважно, кто что пытается делать. Есть системные процессы, которые могут быть урегулированы только системными же реформами.

Поэтому все ставки, которые делает наша власть на то, чтобы вернуться к исходной точке статус-кво, к тому "как было раньше", они предполагают полную неадекватность поведения. Власть упорно думает, что все нынешние трудности и проблемы – это некое временно положение дел, которое как-то можно будет урегулировать теми или иными в том числе манипулятивными или административными мерами. А потом все будет, например, как в 2007-2008 годах.

Но так не будет объективно уже никогда. Что бы они ни делали, никакого эффекта, на который они рассчитывают, это не даст.

Источник
/ Мнение автора может не совпадать с позицией редакции /