Так называемый нефтяной шок и охватившая планету корона-истерия затмили события, происходившие на севере Сирии. Насколько долго, неизвестно. Но в любом случае анализ, в том числе и срытых, аспектов «идлибского кризиса», создавших прямую угрозу вооружённого столкновения России и Турции, открывает дополнительные возможности для понимания, в какую действительность мы скатываемся и в каком контексте нам придётся строить грядущий постглобальный мир.

Ближневосточный передел

Военные и политические аналитики весьма подробно осветили события вокруг Идлиба, уделив достаточно внимания целям, которые преследовал в этой ситуации наш непредсказуемый партнёр Реджеп Тайип Эрдоган, как выяснилось, не обладающий большими возможностями для манёвра.

Но главный вывод, хоть и лежащий на поверхности, стоит того, чтобы заострить на нём внимание: Турция (речь не только об «эффекте личности», но и, как минимум, среднесрочном национальном консенсусе) в контексте событий на севере Сирии попыталась апробировать механизм «войн союзников», то есть сыграть в «идеальную войну» нового времени - некий гибрид высокотехнологичности и архаики (порой откровенно пугающей), направленный на изменение конфигурации региона.

Можно сказать, что турецкая экспансия в северную Сирию является первой геоэкономической войной новой эры.

Однако реальность, как обычно случается, не совпала с теорией, прежде всего потому, что геоэкономические проекты «нахрапом» обычно не реализуются. Поскольку они - продукт «длинного времени», способности государства и лидера идти мелкими шагами, не столько говоря о своих целях, сколько о них помалкивая. Кроме того - это результат способности государства, и в большей степени общества, концентрировать ресурсы на достижении главной цели, не отвлекаясь на второстепенные. Турция же, да и Эрдоган лично, постоянно отвлекались на сопутствующие задачи - смещение Башара Асада, зачистка курдов, территориальные разборки с Грецией и попытки, подчас хамские, показать свою силу руководству России.

Но главным итогом «идлибского кризиса» стало, пожалуй, снятие табу на силовой передел территории в экономических интересах. Надо понимать, что для Эрдогана сражение за Идлиб, а следом незримо маячит и «битва за Алеппо», - не борьба за восстановление единства народа (турецкого этноса) и не гуманитарная операция, а попытка распространить свое экономическое влияние силовым методом не столько в Сирии, сколько в Восточном Средиземноморье вообще. В этом контексте Турция на сегодняшний день является пока что единственной страной, предпринявшей попытку осуществить крупный геоэкономический проект, что примечательно, целиком лежащий в русле глобальной регионализации.

Причём важно отметить, что Турция осуществляет этот проект в условиях достаточно глубокой зависимости и взаимозависимости от ключевых региональных рынков - средневосточного и европейского. Все остальные заявленные или обсуждавшиеся проекты такого типа либо заморожены (проект «Европа разных скоростей» или «Пояс совместного процветания Великого шёлкового пути»), либо столкнулись с политическим противодействием и замедлились до критической отметки (ЕАЭС), вернувшись к «точке возврата» - когда для их осуществления требуется концентрированная политическая воля.

Напомним, что Эрдоган - и здесь, вероятно, всё-таки стоит отделить турецкого лидера от страны, которую он возглавляет, - уже сейчас персонально вовлечён, как минимум, в три, а то и в большее количество геоэкономически конкурентных ситуаций (проектов), когда потенциально может возникнуть военный конфликт. Причём все эти проекты в той или иной степени нацелены на глубокое политическое переконфигурирование Среднего Востока, в том числе с использованием военно-силовых инструментов. И не факт, что с уходом Эрдогана с поста лидера Турции все эти проекты будут обнулены. Многое говорит о том, что мы имеем дело с ситуацией долгосрочной вовлечённости Турции в процессы перекройки Среднего Востока и исторического пространства Большого Леванта - лет на 20-25.

Предварительные итоги и неокончательные выводы

Строго говоря, это и есть тот самый новый мир, который неминуемо должен возникнуть после окончательного торможения глобализации. И ключевым вопросом на данной фазе развития становится вопрос о том, какими инструментами этот самый новый мир будет строиться. При этом «идлибский гамбит» президента Эрдогана даёт массу возможностей и для рефлексии, и для анализа. Отметим лишь несколько моментов, относящихся, возможно, к неочевидным итогам и ещё неокончательным выводам из возникшей ситуации. Внешне они разнородны, связаны как с политическими, так и с чисто военными аспектами возможного развития ситуации, но в совокупности рисуют нам существенно иную картину потенциальных конфликтов ближайшего будущего, нежели мыслилось раньше.

Первое. Доминирование в воздухе остаётся решающим фактором, пока оно абсолютно, что в свою очередь требует выхода из «зоны комфорта», обеспечиваемой технологическим превосходством. Пока же в соревновании ВВС и средств ПВО определённое преимущество остаётся за атакующей стороной (авиацией), что предполагает серьёзные размышления о роли ПВО поля боя в принципе. В этом, к слову, убедились не только турки, сделавшие ставку на беспилотники, но и сирийцы, использовавшие устаревшие образцы воздушной техники, причём несистемно и разрозненно - без учёта возможного противодействия. Но когда доминирование в воздухе по тем или иным причинам ограничивается, становится очевидно, что решающим фактором остаётся наземный боевой потенциал - матушка пехота и её мотивированность.

И этот, казалось бы, чисто военный аспект кризиса вскрывает важную геополитическую особенность вооружённых конфликтов нового времени: в отличие от колониальных войн 1990-х и 2000- х гг., смысл использования силовых инструментов не в принуждении того или иного политического режима к капитуляции, а в захвате, удержании и освоении представляющего интерес пространства.

Частично этот смысл присутствовал и в войне НАТО за отторжение Косово, но был вторичен. Тогда как грядущий постглобальный мир априори строится на принципе силовой перекройки пространства, что невозможно реализовать только воздушным и военно-морским компонентом национальной военной мощи. К чему, как ни парадоксально, готовы далеко не все так называемые великие военные державы.

Второе. Даже относительно незначительный по масштабам конфликт при определённых условиях может стать трансрегиональным. Такова цена экономической, инвестиционной, логистической и гуманитарной взаимозависимости, вокруг чего, собственно, и строилась глобализация. К слову, факторы гуманитарной взаимозависимости могут стать одними из наиболее значимых не только в локальных и региональных конфликтах, но и в военно-политических столкновениях более высокого уровня. И это при том, что, например, обе стороны столкновения в Идлибе не стремились к расширению и нагнетанию военного конфликта и зоны боевых действий в принципе - нетрудно представить, насколько велики были бы гуманитарные последствия, если бы ситуация пошла по пути эскалации.

А ведь Восточное Средиземноморье и тем более давно выключенная гражданской войной из процессов глобализации Сирия - не самые «плотные» с точки зрения взаимозависимости регионы мира. Достаточно сдвинуться немного - всего на полторы тысячи километров - на северо-запад, на Балканы, чтобы увидеть, что здесь ситуация потенциально куда опаснее.

Кстати, наши турецкие партнёры уже сейчас нацелены на возможность такого разворота событий...

Третье. В вооружённых конфликтах нового типа выявилась уязвимость пунктов управления, построенных по принципу «колониальных войн». Дело в том, что в войнах колониального типа, характерных для 1990-х и 2000-х гг., командные пункты более сильной стороны (преимущественно НАТО и США) в политическом смысле находились как бы вне рамок пространства боевых действий, несмотря на военно-технические возможности более слабой стороны. В 1999 году у Югославской армии были силы, средства и возможности нанести удары даже по тем штабам Североатлантического альянса, которые располагались за пределами зоны конфликта. Но Слободан Милошевич по политическим мотивам на этот шаг не решился.

А вот генералы Башара Асада церемониться не стали: удар по турецкому КП в Идлибе, осуществлённый с использованием воздушного носителя, показал, что такие действия могут повлечь не только сбой управления, но и привести к возникновению нового политического состояния. И в дальнейшем необходимо учитывать, что «удар по штабам» является важным инструментом сдерживания эскалации.

Причём это обстоятельство касается не только и не столько ситуации на «поле боя».

Четвёртое. Роль информационных манипуляций ограничена пределами политически контролируемого пространства. Турецкая пропаганда неплохо работала и в Турции, и в тюркоязычном мире, но на этот раз споткнулась даже в Европе, где, кажется, впервые с 2008 года, не удалось раскрутить полноценную антироссийскую кампанию. Поддержка Эрдогана со стороны европейских стран оказалась на удивление вялой во многом потому, что ему не хватало политического ресурса.

А потом и вовсе сошла на нет, когда турецкий лидер явно перегнул палку угрозой «затопить Европу мигрантами». Откровенно посмеивались над стилем турецкой пропаганды даже в тюркоязычных странах Евразии.

Впрочем, отметим и то важное обстоятельство, что в конфликте всё-таки не были задействованы ударные киберсредства, которые можно было бы нацелить на систему управления Сирии, что выглядит несколько странно. Вероятно, сработал некий эффект сдерживания, возможно - на психологическом уровне.

Пятое. Конфликт в Идлибе выявил кризис сетевой организации военно-силового потенциала. Если политическая сетевизация доказала способность к выживанию в условиях активного противодействия, то военно-силовой потенциал, построенный по сетевому принципу, оказался в чём-то неполноценным. Как выяснилось, сетевые коалиции такого типа, столкнувшись с сопротивляющимся противником, быстро рассыпаются, превращаясь в некую «конфедерацию банд», а это сильно не совсем то, что требуется для перекройки региональных геоэкономических пространств. Конечно же, организации, подобные «коалиции моджахедов», на практике - союз религиозных экстремистов и профессиональных террористов, которым, в сущности, всё равно, где воевать, но которые турецкий лидер почему-то называет «сирийским народом», будут возникать и не только в Сирии.

Однако, как показал Идлиб, без прямой поддержки со стороны того или иного государства им будет крайне затруднительно осуществлять силовым путём масштабные геоэкономические проекты, к которым относится и проект Эрдогана. Особенно, отметим это, когда вооружённые «сетевики» сталкиваются с государством, способным держать удар и не собирающимся сдаваться и разваливаться.

Противостояние нового типа

Как бы там ни было, итоги скоротечного силового столкновения в Идлибе достойны стать предметом пристального изучения и с геоэкономической, и с военно-прикладной точек зрения. Но самое главное, что в совокупности они дают совершенно новое понимание целей вооружённых конфликтов в частности и военно-силовой конфронтации в принципе. Иначе говоря, речь идёт о возникновении вооружённого противостояния нового типа - «пульсирующих войн», которые способны продолжаться десятилетиями (гражданская война в Сирии - 8 лет, на Украине - 6, в Алжире - более 20, хотя эти войны трудно назвать в чистом виде «национальными»), то обостряясь, то переходя в фазу «мирного урегулирования». Но самое важное, что в существующей политической и экономико-географической конфигурации ни одна из сторон не имеет возможности добиться решающего преимущества и завершить конфликт в свою пользу. И это обстоятельство может стать одним из наиболее значимых вызовов постглобальному миру, в котором нам только предстоит как-то акклиматизироваться. 

Источник
/ Мнение автора может не совпадать с позицией редакции /