Профессор Гезер пишет: «Гиппократики, в отношении общего и медицинского образования, стоявшие на высоте своей эпохи, в то же время представляются нам людьми преисполненными нравственным достоинством врачебного призвания. Насколько решительно они отвергали фантазии натурфилософов, настолько необходимым для врача считали они общее «философское» образование. Единственный путь для достижения совершенства во врачебном искусстве они видят в тщательном, осмысленном наблюдении. О трудах своих предшественников, о положении, которого достигла современная им врачебная наука, гиппократики были очень высокого мнения и заявляют, что медицина и в будущем только тогда приблизится к своей цели, когда не будет забывать проложенного раньше пути».

Что гиппократики проповедовали истину, видно и из того значения, которое они придают нравственным качествам врача. В книге «о благонравии говорится: «врачебная наука ведет к благочестию и почитанию богов и вытекает из любви к людям. Там, где любовь к людям, есть также любовь к искусству».

Знаменитейшими из учеников Гиппократа нужно считать Диоклеса из Каристы, жившего в Афинах, Праксагора из Коса, учителя Герофила и Хризипа Книдского, современника Аристотеля, известного всего более своим отрицанием кровопускания и слабительных средств, вместо которых он рекомендовал обвивание (перетяжку) членов, рвотные и клистиры. Хризип, по моему мнению, занимался вопросом о восстановлении правильности кровообращения и для того выдумал (по словам профессора Гезера) особые ящики для вызывания пота, например, при водянке, и перевязывал бинтами члены, в которых усматривалось присутствие излишней крови.

Среди наук, разрабатывавшихся в Александрии, не последнее место занимала медицина. Врачи были греки, почитавшие Гиппократа. Славнейшими и основателями анатомии считают Герофила и Эризистрата. Герофил (около 300 л. до P. X.), разсекавший тела живых преступников, вместо казни, знал уже о лимфатических сосудах, половых органах, об оболочках глаза и стекловидном теле, безусловно был предан теоретическим воззрениям Гиппократа и верил, что для каждой болезни существует специфическое лекарство. Эризистрат вовсе не ценил заслуг Гиппократа, особенно в области этиологии, но относительно значения причин болезней соглашался с своим противником Герофилом.

Важнейшим явлением Александрийского периода нужно считать возникновение эмпирической (опытной) школы. Причиной её появления служил спор между герофиликами и эризистратиками о значении Гиппократовской медицины. Они важнейшей своей задачей считали прогресс практической медицины на пути опыта. Исследование конечных причин болезней, а соответственно этому и анатомию, они считали совершенно излишними. Они основывали все на наблюдении и на опыте. Из этой школы вышли наиболее известные хирурги.

Медицина нашла себе доступ в Риме только по изгнании ученых из Александрии и покорении Греции. Там Асклепиад выступил решительным противником Гиппократа, особенно основного принципа его, что природа есть врач болезней. По системе Асклепиада, человеческое тело состоит из бесчисленных атомов и находящихся между ними пор, каналов, одаренных чувствительностью; важнейшею причиной болезни он считал слияние жидких и газообразных атомов и происходящий от этого застой. Он считается изобретателем трахеотомии. Вполне законченная система методическая, была противопоставлена учению Гиппократа, преемниками Асклепиада. Диагноз методиков основан был на познании общего состояния тела и некоторых отдельных частей, именно выделений. Все остальные отношения: причина, даже место болезни — оставлены на втором плане. Отсюда произошла терапия: преодолеть всякую представившуюся общность средствами, производящими противоположное состояние. Самым знаменитым методиком считается Соран живший в Риме при Трояне. Большие недостатки методической системы не могли не вызвать реакции. которая и повела к возникновению пневматической системы и эклектической. Атеней, автор первой из систем, считал господствующим веществом в живых существах пнеуму. Эклектическая система соединяла в себе воззрение различнейших школ, насколько они могли быть применены на практике.

Но вот появляется знаменитый Клавдий Гален, родившийся в 131 году после P. X. «Медицина, — пишет профессор Гезер, — представляла при появлении Галена малоутешительную картину. Гиппократики, эразистратики, эмпирики, методики и эклектики вели между собою ожесточенную войну. Корень зла скрывался, как и в позднейшее время, в разногласии между требованиями научной медицины и практическим применением её. Гален поставил себе задачей — уничтожить это разногласие, возвратив то значение анатомии и физиологии, которое было отнято у них эмпириками и методиками, и в то же время снова дав практической медицине то, что было приобретено ею со времени основания Александрийской школы».

«Относительно патологии Гален поставил себе задачей основать ее научно на диагностике, опирающейся на анатомию и физиологию. В отношении терапии он исходил из того убеждения, что последняя способна к самостоятельной обработке и нуждается в ней, но что она должна опираться только на непредубежденный клинический опыт. Путеводною звездой в этой области он выбрал возвышенное учение Косского учителя, устоявшее в течение многих столетий, несмотря на всякие перемены систем, в неизменной правдивости и свежести, главным же образом — введенное Гиппократом в практическую медицину основное положение: прогностику»

„К сожалению, Гален лишился некоторой доли своей славы (которая за ним всецело осталась бы, если бы он ограничился проведением только этих основных положений) из-за стремления найти философскую связь между медициной — как наукой и медициной — как искусством. Самой же роковой ошибкой его было то, что он выбрал именно ту систему, которая для этой цели, по своему чрезмерно идеальному характеру, менее всего годилась, платоническую. Свойственная последней теологическая точка зрения, дающая на каждый вопрос ответ, на каждую загадку разгадку, держала медицину, вследствие обманчивого призрака непогрешимости, в оковах в течение многих веков».

Значение Галена основывается на той громадной роли, какую он придавал анатомии, но он не считал ее основой физиологии. Он не старался узнать, как совершаются физиологические акты, а доискивался лишь ответа на вопрос: почему известная часть так, а не иначе устроена? Ответом служило заключение, что данное устройство именно способствуем известному физиологическому действию. Словом, он рассуждал не о функции, но о пользе частей, т. е. совершенно обратно современным воззрениям. Собственно говоря, учение его — Гиппократовское, с некоторыми добавлениями, взятыми от других систем. Жизнь—дающим началом, он считал «pneuma» (душа, как част мировой души). Процессы, происходящие при питании и образовании, объясняются им притягательной, удерживающей, отдаляющей и изгоняющей силами. Потом он к ним прибавил еще таинственные силы «всего сущего» (специфические качества позднейших авторов). Это учение открывало широкое поле для суеверий. Анатомия Галена основывалась почти исключительно на исследовании животных, и блестящий отдел представляет описание нервной системы. Патологию и терапию он также основывал на порче соков (дискразии). Вместо Гиппократовских стадий «сырости, варения и кризиса», которые могут быть приняты во внимание лишь при острых болезнях, Гален рассматривает «начало, возрастание, разгар и уменьшение болезненного процесса». Профессор Гезер говорит далее: «чрезвычайно ясно Гален устанавливает и развивает задачу терапии в учении о «показаниях» (indicatio). При установлении последних принимается во внимание возможность предупреждения болезни, характер, стадии, тип, симптомы её, индивидуальность больного и природа заболевших органов и даже сны больного».

«К числу важнейших общих терапевтических средств Гален причисляет диету, гимнастику, ванны, растирания и кровоизвлечения. О применении последних он дает превосходные правила. За то его теории необузданно господствуют в учении о лекарствах. Последние распадаются, по преобладанию одного или нескольких основных качеств (сухость, влажность, теплота, холод), на простые, сложные и действующие «всем своим составом» (totius substantiae) (например, рвотные, слабительные, яды и противоядия). Уж и без того объемистый арсенал медикаментов был еще значительно увеличен Галеном. Однако следует заметить, что сам он охотнее применял простые средства. Особенную похвалу он воздает введенному александрийцами опию»*).

*) «Описания отдельных болезней встречаются у Галена вообще редко, ибо он патологическими фактами пользовался преимущественно для выяснения своих теоретических взглядов».

«При жизни Галена и в первое время после его смерти, сочинения его, кажется, пользовались весьма небольшим вниманием. Прежде всего, им мешал их необыкновенный объем и утомительное многословие. Но самое большое препятствие их распространению состояло, вероятно, в том, что Гален навлек на себя ненависть господствующих сект — методической и эмпирической и, наверно, частично по собственной вине, жил во вражде с большинством римских врачей. Этим объясняется то обстоятельство, что философы раньше обратили на него внимание, чем врачи. Громкая слава Галена в позднейший императорский период доказывается тем, что произведения шестого и седьмого века большей частью наполнены извлечениями из его сочинений, а некоторые из последних уж очень рано были переведены на латинский язык. Самое большое влияние на распространение сочинений и учений Галена имели изгнанные из Византии в Персию врачи, принадлежавшие к секте несторианцев; им Гален должен был быть симпатичен по своей теологической точке зрения и нередко почти христианской набожности. Чрез посредство этих, врачей он стал известен арабам, которые также высоко ценили оригинальность его взглядов. Многочисленные сочинения арабских врачей, составленные в духе Галенова учения, и их латинские переводы доставили его системе тысячелетнее господство на Востоке и на Западе».

После Галена следует перейти к медицине средних веков и в выводам о влиянии христианства на медицину.

Проф. Гезер говорить: «Дивно-могучее влияние христианства — сначала мало заметное — произвело такой переворот в жизни и стремлениях человечества, который нет возможности передать словами. Все думы и помыслы должны были теперь обратиться к сверхчувственному представлению о том, что земная жизнь есть только приготовление к небу. Религия, видящая задачу человека в достижении блаженства помощью веры, мало ценит земную мудрость; мало того, она, эта мудрость, считается даже греховной, достойной осуждения, если она противоречит учениям церкви. Влияние церковной власти имело особенное значение для естественных наук: даже самое ревностное занятие последними имело основною целью показать всемогущество и мудрость Создателя. Особенно ясно должны были видеть противоречие между старым и новым врачи, воспринявшие новое учение. Цель их деятельности — христианского характера; наука приковывает их к язычеству».

«Однако ж, и в ученых, и в учреждениях для приобретения знаний — школах и библиотеках — не было недостатка, особенно в первые столетия средних веков, когда античные воззрения продолжали еще оказывать влияние. Некоторые духовные ордена прославились даже тем, что считали одной из своих главных задач содействие занятию науками».

«Для истории медицины из разнообразных влияний христианства преимущественно нужно обратить внимание на два: преобразование философии и основание многочисленных учреждений милосердия».

«Одним из важнейших приютов для развития философии в обширнейшем смысле сделалась вторая александрийская школа, в которой из смешения языческих, восточных, иудейских и христианских начал возник «неоплатонизм» — мать магии, астрологии и алхимии. Вот как велики были окольные пути, по которым человечество блуждало в течение многих веков, пока не зародились естественные науки новейшего времени: физика, астрономия и химия».

Основателем неоплатонизма считается Аммоний. Его учение о первоначальном единстве создания привело к вере в способность материи принимать различные формы, а затем уже возникла вера в возможность превращения неблагородных металлов в золото. Из всех отраслей тайной науки алхимия держалась дольше всех. Она привела к созданию химии.

Правильно организованного попечения о бедных и о больных (за исключением Индии, где последователи буддизма уж очень рано основали учреждения для приюта больных людей и животных), не встречается ни у одного народа дохристианской древности.

Уже первые христианские общины считали попечение о бедных и больных одной из своих священнейших обязанностей. Пока нужно было бороться с бедностью и преследованиями, учреждения, служившие сказанной цели, были ограничены небольшим числом. Но когда христианство достигло власти и вступило во владения сокровищами, принадлежащими языческим храмам, везде появились такие многочисленные и обширные учреждения для поддержания всякого рода «труждающихся и обремененных», какие после и не встречались.

В старейших христианских общинах все члены, преимущественно женщины, и между последними помощницы диаконов, диакониссы, посвящали себя любви к ближнему. Позднее, многочисленные мужские и женские ордена избрали попечение о беспомощных и больных задачей своей жизни; в еще большем числе с этою целью образовывались светские братства. Прежде всего, появились, кроме «инфирмарий», содержавшихся в монастырях для членов ордена, более или менее обширные учреждения для бедных и больных во всех епископствах. Старейшее из них было устроено Св. Василием около 370 г. в Цезарее, в Каппадокии. Оно заключало гостиницы для чужестранцев, убежища для падших девушек и настоящие больницы со врачами, кураторами и т. д. Очень рано возникли в малолюдных местах, на речных переправах, на дорогах, ведущих к святым местам, особенно к Иерусалиму и Риму, гостиницы, которые в Альпах существуют и в настоящее время. Некоторые из них держали особую прислугу (Parabolani), обязанность которой заключалась в отыскивании нуждающихся, в помощи и доставлении их под гостеприимный кров. Старейшею больницей на Западе была основанная в Риме около 400 года — Фабиолой. Из позднейших госпиталей Востока знаменитейшим был устроенный императором Алексеем I-м в Константинополе «Orphanotropheum», вмещавший до десяти тысяч нуждающихся в помощи всякого рода.

Медицина средних веков не представляет ничего особенно нового и есть повторение учений Гиппократа и Галена, сочинения которых переводились на разные языки, разными народами. Приютившись у арабов, медицина здесь развивалась очень медленно и отличительная её черта состояла в том, что анатомия заняла вновь подобающее место. Арабская медицина имела заметное влияние и на германскую, где подготовлялось ей широкое поприще в университетах.

В виду нежелания излишне утруждать моих собеседников передачею мало интересных исторических сведений о медицине средних веков, перехожу прямо к XVI веку. Профессор Газер говорит, что XVI столетие составляет главу истории, со значением которой никакая другая не может сравниться. Во всех областях жизни замечается беспримерный подъем и к важнейшим причинам, вызвавшим переворот в общественной и духовной жизни, принадлежит основание новых университетов, из которых многие, как Базельский, Тюбингенский, Иенский, Лейденский и т. д. получили важное значение и для медицины. Подобное же влияние оказывали ученые общества, как, например, Платонова академия во Флоренции, Рейнское общество в Гейдельберге и др., из которых многие главным образом имели в виду естественные науки. Еще в более непосредственном отношении к развитию естествознания стоить переворот, совершенный в астрономии Коперником, неожиданное расширение кругозора, произведенное открытием Америки и морского пути в Индию. Наконец, изобретение книгопечатания было самой могучей причиной всеобщего подъема. Положительные обогащения достались на долю ботаники от немецких естествоиспытателей, как Брунфельс, Фукс, Бок, Геснер; их примеру следовали итальянцы, голландцы и англичане.

Общий интерес, который возбуждала анатомия в начале XVI века, виден из того рвения, с каким предавались ей великие художники того времени, как Микеланджело, Рафаэль, Леонардо-да-Винчи.

Знаменитым врачом этого века был Везалий, который задумал план коренного преобразования анатомии. Появление грандиозного его произведения, касающегося анатомии, вызвало страшную бурю, так что ему грозила бы большая беда, если бы богословский факультет в Саламанке не объявил, что рассечения человеческих трупов допустимы в интересах страждущего человечества. Относительно мускулов он впервые допустил, что нервы не лежат между мышечными волокнами, а проникают в вещество последних, и что чувство осязания не помещается в мускулах, а в коже. В сосудах Везалий уже различает три оболочки. Недостаточнее всего у него обставлено учение о нервной системе и органах чувств. Описание брюшины и желудка в общем совершенно правильно. Самая блестящая часть произведения составляет описание сердца.

Профессор Гезер говорить: «во все времена, в периоды реформаторских движений, рядом с разумными людьми, старающимися сохранить приобретенное и испытанное до них, а также исключить и исправить устаревшее и ошибочное, проявляется нетерпение революционных натур, которые думают, что лучшее может возникать только из разрешения существующего настоящего. Не одно время не произвело в большом числе таких разрушений, как XVI столетие».

Столь справедливые слова профессора Гезера вполне можно применить и к каждому столетию. Революционные натуры не должны иметь права голоса в медицине, ибо история медицины учит скромности и показывает, как мало сделано вообще людьми науки за столько столетий для медицины. История медицины показывает также, что каждый великий реформатор подвергался гонению, и пока современники его делались образованнее и подходили к уровню знаний этого реформатора, все факультеты, профессора и врачи отвергали новое учение.

Борьба XVI века с галенизмом и арабизмом есть продолжение нападений, производившихся, начиная с XIV столетия, отдельными выдающимися лицами, например Рожером Бэконом, Arnaldus’ом, Villanova.

Борьба началась второстепенным, но богатым по своим последствиям, спором о методе кровопускания. Гиппократики предписывали при воспалениях, например легкого, открывать вену, лежащую по возможности близко к заболевшему участку. Арабы посредством теоретических хитросплетений пришли в заключению, что Гиппократовский метод ведет только к еще большему привлечению крови к заболевшим частям. Поэтому для отвлечения крови от больного места (Revulsio) производилось при воспалении легких кровопускание из руки здоровой стороны или тыла стопы. Но вот в 1525 г. Pierre Brissot (1478—1522), профессор в Париже, выступил против господствующего учения, рекомендуя Гиппократовский метод кровопускания. Его сочинение было очевиднейшим объявлением войны арабизму. Противники Brissot зашли так далеко, что император Карл V и папа Климент VII призваны были в качестве третейских судей. Споры, в котором принял участие и Везалий посредством отдельного сочинения, продолжались почти до конца XVI века.

Подобное же значение имел другой спор, возбужденный несчастным Miguel Serveto (1509—1533). Он касался введенных арабами сиропов, считавшихся новейшими средствами, способствующими «сварению». Serveto дерзнул объявить в сочинении, вышедшим в 1537 г., что основные соки, за исключением слизи, не способны к сварению и потому надо бросить сиропы.

Еще решительнее были нападки против двух основных положений, касающихся пульса и мочи, исследованию которых арабы придавали почти неограниченное диагностическое значение.

Вторым знаменитым реформатором в XVI столетии, является Парацельс. Число сочинений, приписываемых ему, очень велико. Профессор Гезер пишет про него следующее:

«Парацельс является решительным приверженцем борьбы против существующего порядка, борьбы, обнаружившейся в начале XVI века и в области медицины. В нем яснее всего проявляется врожденное стремление в свободе немецкого и швейцарского народа. Но избранный Парацельсом путь для преобразования медицины не имеет ничего общего с теми дорогами, по которым шли многие другие, стремившиеся к той же цели. Он начинает свою преподавательскую деятельность тем, что сжигает (публично, в аудитории) сочинения Авицены и Галена, объявляя, что ремни его башмаков смыслят в медицине более, чем оба эти врача!... Свои лекции он, вопреки всякой традиции, читает по-немецки. Он меньше всего интересуется успехами анатомии. Не на рассечение мертвого, но на исследование живого человека направлены его взоры».

Корень учения Парацельса — неоплатонизм. Человек есть повторение и копия внешнего мира — «микрокосма», в котором, как в раскрытой книге, обнаруживается сокровенная природа человека — «микрокосма» Созданный из земли, человек состоит из вполне и не вполне горячих и огнеупорных веществ: «серы, ртути и соли». Живым организмом тело становится посредством духовного принципа «скрытого человека», «Архея». Такое воззрение необходимо приводить Парацельса к столь полному пренебрежению анатомией, что самое слово «анатомия» он принимает в совершенно чуждом смысле.

Ближайшими причинами болезней Парацельс считает все действующие на человека влияния. Излечение всякой болезни совершается или помощью природы, или требует вмешательства искусства. От этого признания значения целительной силы природы проистекает то уважение, которое Парацельс питал к Гиппократу. Вследствие своей теософической точки зрения он пришел даже к заключению, что лекарства созданы Богом сообразно болезням.

Согласно этой теории, природа сама отличает лекарства особой формой, цветом, подобием с известными органами тела, и т. д. Эти-то отметки и назывались сигнатурами. Так Anacardium orientale употреблялось парацельсистами при болезнях сердца потому, что плод этого растения имеет форму сердца; anacardium occidentale, плод которого имеет почкообразную фигуру — при болезнях почек; «драконова кровь» (смола от Calamus draco, Dracaena draco и др.) приносить пользу при кровотечениях потому, что цвет её похож на цвет крови. Поэтому же Chelidonium полезен при желтухе и т. д.

Однако не отрицается, что Парацельсу принадлежать заслуга в установке воззрения на болезнь, как на живой процесс, подчиненный законам организма, что он дал фармакологии сильные, особенно металлические препараты и воздал должное естественным наукам, главным образом химии. Указав на зависимость явлений, происходящих в организме от химического состава и химических процессов, Парацельс является основателем медицинской химии.

В XVII веке снова возгорелся древний спор идеализма с реализмом. Ближайшим последствием этого возрождения философского духа были критика и скептицизм. Громадное влияние оказал на развитие философии и естественных наук знаменитый английский лорд—канцлер Франциск Бэкон, который поставил себе целью произвести полнейшее преобразование философии. Хотя Бэкон под последней разумеет науку о Боге, природе и человеке, однако он теологию исключает из своей задачи и ограничивается «натур философией» в широком смысле. По его убеждению, философия заслуживает внимания не по своему только внутреннему значению, но преимущественно потому, что она может дать человеку возможность достигнуть господства над природой. К отделам науки, требующим строгого метода индукции, Бэкон причисляет прежде всего медицину.

В решительном противоречии с Бэконом стоит знаменитый философ ЛОКК.

Профессор Гезер пишет далее:

«Не было недостатка ни в несправедливых противниках Бэкона, выдвигавших его большие нравственные недостатки, ни в пристрастных превозносителях его учения. Бесспорно, что метод индукции применялся уже до Бэкона многими исследователями, что Кеплер, Галилей, Ньютон дошли при его помощи до великих открытий. Но несправедливо упрекать дилетанта в естествознании, каким был Бэкон, что он не сделал ни одного открытия. Несомненно, что естественные науки без Бэкона развились бы именно так, как это случилось. Они обязаны своими успехами не индукции, а улучшению и обогащению в средствах для наблюдения: микроскопу, химии и т. д., а главным образом — могуществу гениальных гипотез, проложивших новые пути. Но бесспорной заслугой Бэкона остается то, что он, поколебав слепую веру в авторитет древних, в пользовавшийся уважением метод дедукции и связанную с этой последней телеологию, показал значение эмпирического метода, наблюдения и опыта.

Локк считал чувственное восприятие и вызванную последним душевную деятельность, рефлексию, единственным источником познавания. Бэкон, Локк и их последователи удовольствовались установлением общих принципов сенсуализма.

Затем важно влияние Rene des Cartes, который старался представить в законченной системе законы природы и мышления. Как математик и естественник, он посредством соединения логического и математического методов, довел философию до математической точности. Науку о материи он считал математикой, ибо движения в природе совершаются по строго математическим законам. Для истории медицины Декарт важен тем, что он ввел в круг своих наблюдений и патологию. Его положение, что отправления тела основаны на движениях твердых и жидких (молекулярных) образований, есть корень медицинских систем.

Но вот явилось на свет открытие, с которым не может сравниться никакое другое в истории медицины, открытие кровообращения. Слава этого открытия досталась англичанину Гарвею. Первым толчком для его открытия послужило незначительное, по видимому, обстоятельство: еще будучи студентом, он познакомился с подробно описанными (1574) его учителем венными клапанами. Их вообще считали предназначенными для того, чтобы умерять слишком будто бы сильный напор крови из венных стволов в ветви. Беспрестанные размышления, опыты на животных, наблюдения на больных и трупах уже в 1616 г. составили зародыш учения, которое Гарвей излагал с 1619 г. в своих лекциях. Но лишь в 1628 году он решился (во Франкфурте-на-Майне), и то, вероятно, для предупреждения преждевременного распространения, опубликовать свое учение.

Сочинение посвящено королю Карлу I и Лондонской коллегии врачей. Незначительность его объема (72 страницы) Гарвей сам оправдываешь тем, что оно содержит только изложение открытия и доказательства его истинности. Прежде всего, автор указываешь на то, что существующее учение о пульсе неосновательно, что артерии содержать не «spiritus», а кровь, что активным фактором движения сердца является не диастола, а систола, что артерии не расширяются активно, «как мехи», а наполняются пассивно, «как трубки».

Затем Гарвей обращается к опровержению господствующих по отношению к деятельности сердца ошибок. Он указывает, как невероятно, что обе одинаково устроенные половины сердца исполняли совершенно различные функции, доказывает, что обе после смерти содержать кровь, и что легочная артерия слишком велика для питания легких. Далее он говорить, что митральный клапан никоим образом не мог бы служить для воспрепятствования улетучивания «spiritus’а»;ведь трехстворчатый не мешает же удалению «сажи», — почему же митральный клапан должен в одно и то же время служить для того, чтобы мешать удалению spiritus’a и пропускать кровь. Относительно движения сердца Гарвей после многочисленных опытов пришел к следующим выводам: активною частью движения сердца является систола; она начинает с предсердий и переходить без паузы на желудочки; во время её верхушка сердца подвигается вперед и ударяется о грудную стенку. Вместе с тем Гарвей опровергаешь мнение Галена, что сердце зародыша не бьется. До рождения неподвижными остаются одни легкие; зародышевые сообщения служат для отведения крови от легких. Во время систолы кровь выжимается из предсердий в желудочки и из последних — при содействии клапанов сердца — в большие артерии; во время диастолического расслабления кровь идет, наоборот, чисто пассивно в предсердия. Самое тщательное внимание Гарвей обратил на основной пункт своего учения: на доказательство, что вся кровь в известное время проходит чрез сердце и из концов артерий переходить в начала вен. Он основывается главным образом на следующих аргументах: 1) количество крови, доставляемой будто бы венами к органам тела, слишком велико для того, чтобы сейчас истратиться; 2) обе половины сердца и большие сосуды имеют такое сходное строение, что невозможно приписывать им различные функции; 3) нагляднее всего выясняется направление тока крови при перевязке артерий и вен; 4) венозные клапаны не могут служить для сдерживания сильного напора крови, так как они находятся в шейных венах и в горизонтальных венах четвероногих. Они служат скорее для того, чтобы, подобно сердечным клапанам, препятствовать обратному движению крови из крупных ветвей в мелкие и поддерживать центростремительное направление её тока. Две гравюры на меди назначены для того, чтобы разъяснить даже профанам результат сдавления вен (поверхностных вен тыла ручной кисти и предплечья).

Первые нападки на книгу Гарвея последовали лишь через 2 года, а затем его новое учение произвело большую бурю и породило много споров.

Наибольшее препятствие, с которым пришлось бороться открытию Гарвея, было древнее учение о приготовлении крови в печени. Учение это было отвергнуто только тогда, когда последовало открытие грудного протока и его впадения в левую подключичную вену; это открытие было подготовлено в свою очередь открытием млечных сосудов. Они были замечены еще Эрозистратом, считавшим их «артериями», содержащими то молоко, то воздух; знали о них также некоторые анатомы XVI века, принимавшие млечные сосуды за вены, идущие в печени. Истинная природа их распознана была впервые Gaspare Aselli (1581—1636), профессором в Павии. 22 июля 1622 г., следовательно за 6 лет уже до выхода сочинения Гарвея, он на лекции задел концом скальпеля один из предполагаемых нервов брыжжейки у живой, хорошо упитанной собаки. Когда из поврежденного сосуда вылилась молочная жидкость, Aselli, сейчас же оценивший важность открытия, радостно воскликнул «evrika!» Но и он полагал еще, что эти «vasa lactea» назначены для того, чтобы проводить свое содержимое к печени.

Круг открытий, дополняющих учение Гарвея, был в точном смысле слова замкнут открытием лимфатических сосудов. Право на честь этого открытия принадлежит шведу Rudbeck. В 1651 г. он нашел лимфатические сосуды кишечника, их переход в железы последнего и их связь с одной стороны с грудным протоком, с другой — с венозной системой.

Открытие кровообращения конечно вызвало развитие анатомии и физиологии и прежде всего во всех высших школах обратили внимание на улучшение преподавания анатомии. Открытие микроскопа в значительной степени ускорило развитие анатомических познаний. История этого инструмента в первоначальном виде совершенно неизвестна. Итальянские анатомы продолжали занимать первенствующее место. Malpigni, профессор в Болонье, открыл капиллярные сосуды и кровяные тельца; особенного внимания заслуживают еще его работы о строении желез, легких, селезенки и нервов. Невозможно здесь перечислить всех работ и открытий анатомов Европы, начавшихся после Гарвея.

Движение в области философии, проявившееся в XVIII веке представляет продолжение XVII: за сенсуализмом Локка следовали материализм Кондильяка и действовавшие в его духе представители «просвещения» — французские энциклопедисты. В это время в Германии Лейбницем был совершен переворот в области философии. Не менее блестящие успехи в XVIII веке сделали естественные науки. Физика не только обогатилась, главным образом в области электричества, проложившими новую дорогу открытиями Гальвани и Вольты, в области оптики — работами Ньютона и т. д., но она, при помощи Эйлера, вступила во все более и более тесную связь с математикой. Химия до начала XVIII века была ничем иным как беспорядочным собранием эмпирических наблюдений. Первый шаг к научному основанию её сделан Сталем.

В Италии медицина в продолжение всего XVIII века находилась в цветущем состоянии, но уже во второй половине столетия явились несомненные предвестники её падения. Франция удерживала свою прежнюю славу в хирургии и акушерстве. Центр тяжести научной жизни лежал в первую половину XVIII века бесспорно в Нидерландах. Хуже всего в течение долгого времени представлялось образование врачей немецких университетов. Поворот к развитию научной жизни в Германии совершился с основания Геттингенского университета. Самым блестящим украшением его был Haller.

После открытия Гарвея, наконец, поняли, что насколько необходимо упрочить за медициной практические приобретения, накопленные в течение двух тысяч лет, настолько же необходимо сделать ее участницей богатства, которым она обязана успехам естественных паук — анатомии и физиологии. Это была цель, которую имели в виду трое врачей: Boerhaave, Hoffmann и Stahl. Важнейшим руководителем в медицинских системах Boerhaave считал историю медицины и из древних особенно почитал Гиппократа. Задача терапии, по его мнению, состоит в направлении деятельности природы, в умерении и возбуждении её. Медицина Гоффмана есть медицина здравого человеческого смысла, и терапия его состояла в тщательном диетическом содержании. Сталь был последователем Гиппократа и проповедывал, что для объяснения явлений жизни недостаточно ни законов химии, ни законов физики и механики. Жизнь организма подчиняется особым законам — вот основной принцип реформы Сталя, который был позднее развит виталистами.

Профессор Гезер говорит, что более отрадным занятием, чем разбор этих теорий, является обзор успехов, достигнутых анатомией в течение XVIII века. В Италии из школы Мальпигия вышел целый ряд выдающихся анатомов.

Великий Haller положил начало новому периоду физиологии и вместе с тем медицины вообще. Период этот есть господство наблюдения и эксперимента. Основной вопрос физиологии, причина движения животных, давно занимал естествоиспытателей. В 1752 г. Haller опубликовал вывод своих многочисленных опытов над влияниями, которые оказывают механические раздражения, тепло, электричество, спирт, ляпис, хлористая сурьма, серная кислота и т. д. на животные ткани. Эти опыты привели в заключению, что чувствительность и раздражительность суть основные свойства животных тканей, что первая свойственна только нервам, последняя же исключительно — мускулам. Haller, конечно, нашел себе много горячих противников.

Самый важный переворот почти во всех областях естествознания относительно уразумения основных процессов животной жизни был вызван открытием кислорода. Заслуга эта принадлежим Priestley. Его открытие было подтверждено Lavoisier.

В XIX веке новый период философии, начатый Кантом, оказал сравнительно небольшое влияние на развитие естественных наук и медицины. Деятельность Канта была направлена не столько на содержание философии, сколько на критическое исследование основных условий мышления. Из его преемников один лишь Schelling сделал главным предметом своих исследований естествознание и медицину. Основанная им «натурфилософия» оказывала долгое время, особенно в Германии, весьма большое влияние на развитие медицины.

Профессор Гезер пишет далее:

«Никогда еще успехи естествознания не оказывали такого благотворного влияния на медицину, как в нашем веке, частью вследствие непосредственного применения их в врачебной науке, больше же всего благодаря спасительному примеру точного исследования, которое в естествознании давно достигло права гражданства. Физика и химия, вследствие их связи с математикой, приобрели все более строгий научный характер. За доказательством тождества магнетизма и электричества следовали: открытие закона постоянства силы и механическая теория теплоты, начавшая оказывать влияние и в области физиологии. Химия в течение XIX века достигла цветущего состояния. Усовершенствования технических аппаратов довели аналитическую химию до того совершенства, плоды которого проявляются во всей полноте во всех областях естествознания и практической жизни. Химия, которая долгое время была связана с медициной лишь фармакологией и токсикологией, сделалась одним из важнейших вспомогательных средств для физиологии. В этом отношении достаточно указать на работы Либиха о питании и обмене веществ. За то прежняя тесная связь между медициной и ботаникой становилась слабее, пока последняя в самое недавнее время снова не стала в более близкие отношения к медицине, благодаря открытию болезнетворных параретов».

В заключение мне остается сказать лишь несколько слов, ибо успехи XIX столетия в медицине всем почти известны. Важнейшей из причин, вызвавших в наше время почти полный переворот в большинстве отделов терапии, является основание общей анатомии Bichat, представлявшее собой доказательства успеха медицинской науки со времени открытия кровообращения. Работы Bichat представляют непосредственное продолжение и дополнение к работам Haller’a.

Итак, познакомившись с историею медицины после Гиппократа, мы видим, что самым выдающимся открытием в течение стольких веков было открытие Гарвеем кровообращения. С этого времени только началось правильное изучение анатомии, которая в наше время достигла известного совершенства. Учение Гиппократа периодически отвергалось и снова возрождалось и до сих пор составляет основу медицины, так что нельзя не признать за ним названия «отца всей медицины». Но мы видим также, что, несмотря на важность открытия кровообращения, оно почему-то мало объяснило людям сущность болезней и не дало ясных указаний — как и чем лечить человеческие недуги. Эти вопросы до сих пор еще не разъясняются и требуют разработки. Причиной этого явления, по нашему мнению, отвержение учения Гиппократа и неуменье извлечь пользу из учения истории медицины. Только при подробном и всестороннем разборе учения Гиппократа, можно вывести медицину на правильный путь и с тех пор, как Гарвей открыл законы кровообращения, древний метод Косского учителя должен был еще более рельефно выказать свою целесообразность сравнительно со всеми остальными. Закон о применении лекарственных средств, закон о дозах — есть прямое следствие закона кровообращения, после которого медицина должна была вернуться к разработке учения Гиппократа, а не заниматься лишь критикой и подчеркиванием тех мест, где проглядывает незнание Косским учителем анатомии. Изобличение Гиппократа в наивности, по сравнению с анатомическими знаниями современной медицины, есть единственный результат или следствие из преподавания ныне истории медицины. Конечно, при подобном положены вещей потребуется много еще веков для уразумения истины и наука возродится лишь при втором пришествии Гиппократа, который изменит редакцию своего учения, чтобы современные ученые перестали изобличать его в наивности и обратили внимание на суть самого метода, неопровержимого и который не могли опровергнуть в течение стольких веков все ученые земного шара.

Следовательно, теперь остается нам только исследовать вопросы есть ли закон для применения лекарственных средств? А потому мы должны познакомиться еще с историей гомеопатии, которая стремится доказать, что ею руководить закон «подобия, и затем перейти к сравнению методов аллопатических с гомеопатическими.

Читайте также: "Медицинская беседа I"
                          "Медицинская беседа III"
                          "Медицинская беседа V"                             



 
/ Мнение автора может не совпадать с позицией редакции /