В бесконечных видоизменениях действия лекарственных веществ на животный организм аллопатия приобрела будто бы прочную точку опоры (?), благодаря тому факту, что химический состав имеет определяющее значение для физиологического действия и что все химически-сродственные между собою тела обладают также и однородным физиологическим действием. Поэтому-то подразделение лекарственных веществ, по их химическому составу и является единственно научным и, вместе с тем, естественным и практически верным. Всякая другая классификация, как по физиологическим, так и по терапевтическим действиям, неестественна и натянута, потому что, ведь, многие вещества, смотря по величине приемов, имеют совершенно противоположные физиолого-терапевтические действия. «Правда - говорят Нотнагель и Росбах - из числа этих химических основных действий мы знаем лишь очень немногие и для многих средств мы не имеем объяснения связи между химическим изменением и нарушением физиологических функций клеток».

Последнее признание уничтожает предыдущее. Правда еще то, что химический анализ есть далеко не всегда прочная точка опоры. Доверять одному химическому анализу могут люди такой науки, которая признает лишь металлы, маталлоиды, щелочи, соли, кислоты, алкалоиды и отвергает вообще всё растительное; но если пользоваться средствами в том виде, как они созданы природою, то химический анализ представится бессильным и вовсе не опорою для определения действия данного средства на организм. Тайна природы в большинстве случаев будет всегда тайною для человеческой науки, и химический анализ не может разрешить вопроса, из каких химических элементов состоит растение? Аллопаты предполагают только, что алкалоиды составляют основание растений, а мы читали признания профессоров, которые говорят, что алкалоиды может быть просто продукты выделения растений или вырабатываются ими с течением времени, в форме оборонительных орудий. Многие из содержащихся в этих смесях вещества не исследованы и неизвестны хотя сколько-нибудь. Доверие к химическому анализу ни к чему не привело аллопатию; химия не оправдывает этого доверия. Так например, растворяющими лекарствами, имеющими целью ускорить всасывание патологических продуктов, аллопатия называет ртуть, йод, слабительные и т. п. Но тут же профессоры прибавляют (стр. 11): «относительно их, однако же, всё равно, что нет никаких научных исследований». Далее, к аппетит-возбуждающим средствам относят пряности, горькие средства, небольшие количества алкоголя, кондуранго. Неужели благодаря химическому анализу можно все эти лекарства записать в одну классификацию? Между действием перца на организм и квассии или алкоголя и кондуранго столько же различий, как и в химическом, мало известном, их составе. Наконец, даже в одном и том же растении не все части его производят одинаковое физиологическое действие. Например, химический анализ не может разрешить вопроса, какая разница действия листа дуба, или его коры, или плода. Анализ определит, что вяжущее начало есть в листе, коре и желудях, но на этом кончается роль химии; дабы правильно определить действие их на болезнь или вообще на организм человека, нужен опыт, эмпирический способ. Анализ может определить сродство между некоторыми растениями, например между дубом, шиповником, мускатом, черемухой, рябиной и т. д., в которых действует вяжущее начало; но это химическое сродство далеко не доказывает, что упомянутые растения обладают однородными физиологическими действиями. Очень ошибается тот, кто руководствуется подобною классификацией; разница не только заключается в дозировке, но и в самом действии; результаты от употребления этих средств далеко не одинаковы. Конечно, аллопатия руководствуется в данном случае только незнанием физиологического действия большинства средств и потому их валит, так сказать, в одну кучу. Между тем профессор Шроф  говорит (S. 45): «даже лекарства, имеющие один и тот же элементарный состав, как датурин и атропин, обнаруживают весьма значительное различие в действии». Если аллопатия дозналась, что многие вещества, смотря по величине приемов, имеют совершенно противоположные физиолого-терапевтические действия, то тем более это должно проверить на опыте и эмпирический способ, единственно убедительный, откроет широкий путь к сознательному употреблению терапией лекарственных сил. Я обращаю внимание ваше, господа, на столь важное научное определение, которое, впрочем, нисколько не послужило для аллопатической фармакологии, и вместе с тем не понимаю, как можно отвергать действие так-называемых минимальных доз в гомеопатии, когда этот закон подтверждается самой наукой и признается ею открыто.

Весьма важно, при выборе средств, знать, как они воспринимаются организмом и какая, так сказать, судьба лекарственных веществ в человеческом теле. Нотнагель и Россбах пишут следующее (стр. 12): «кожа в неповрежденном состоянии не обладает способностью всасывать плотные, порошкообразные или растворенные в воде, нелетучие лекарственные средства. Одни только летучие тела, как эфир, хлороформ, эфирные масла, проникают через кожу внутрь организма».

Следовательно, это научное исследование прямо указывает, каковы должны быть наружные средства и большинство мазей, служащих для втирания. Спрашивается: отчего же строго-научная аллопатия действует в разрез науке и мажет нас всякими жирами и мазями? Если они приносят воображаемую пользу, то некоторые полагают, что лишь вследствие манипуляции втирания, более удобного при смазывании кожи. Но, в действительности, практика постоянно опровергает это определение науки. Далеко не одинаково действие простого коровьего или деревянного масла, втираемого в кожу, с мазями из растительных и минеральных веществ, также как не всё равно купать ли больного в простой воде или в отварах. Поэтому врачи очень часто руководствуются лишь фактами, которые заставляют забывать, теорию.

Далее Нотнагель и Россбах пишут: «напротив, все слизистые оболочки, начиная со рта и до прямой кишки, на первом плане, слизистые оболочки дыхательной и мочеполовой сферы, одарены энергичной всасывающей способностью по отношению к растворенным или, по крайней мере, растворимым телам; однако и тонко размельченные, плотные и нерастворимые вещества, например уголь, могут через слизистую оболочку проникать в тело и совершать в нём длинные пути. Путем диффузии вещества здесь направляются к поверхностным клеткам, в клеточные промежутки и лимфатические пути, далее - внутрь капилляров и вен и затем потоком лимфы и крови разносятся по всем областям тела. Всасывание начинается непосредственно вслед за прикосновением к слизистой оболочке, как это обнаруживается например, на языке почти моментальным вкусом; в желудочно-кишечном канале, даже при больших лекарственных дозах, оно может быть окончено по прошествии 5-15 минут, разумеется, если только желудок не наполнен чрезмерным количеством пищевой кашицы

«Соки пищеварительного канала не позволяют многим лекарственным веществам поступать в кровь в неизмененном виде, но видоизменяют их многоразличным образом. Нерастворенные тела растворяются водою слюны и желудочного сока, при содействии желудочной кислоты; металлы превращаются в соли, в особенности хлориды, в кишечнике - в альбуминаты; крахмал под влиянием слюны и сока поджелудочной железы переходит в сахар, а белок, благодаря желудочному и кишечным сокам в пептон; жиры переходят в эмульсию, иные ангидриды, как конвольвулин, растворяются одною лишь желчью. В кишечнике, благодаря сероводороду кишечных газов, образуются сернистые соединения. Таким образом, изменяются даже свойства лекарств. Вещества, могущие оказываться совершенно недействительными со стороны прямой кишки, делаются в желудке, благодаря превращению в растворимые соли, сильными ядами; равным образом некоторые ядовито-действующие в желудке вещества превращаются в кишечнике в нерастворимые сернистые соединения и становятся, таким образом, физиологически-недействующими. Даже в том случае, когда иные вещества, в конце концов, попали в кровь, они подвергаются новым изменениям, расщепляются под влиянием угольной кислоты или ферментов, так что например, из йодистых солей освобождается йод, или они соединяются с составными частями крови (так фенол, соединяясь с серной кислотой организма, превращается в фенол-серную кислоту и в таком виде утрачивает свои: сильно противогнилостные качества), или же они подвергаются восстановлению (горькие соли) или окислению (растительные соли, мышьяковистая кислота). Из крови затем совершается отложение в клетки и ткани организма, причем эти вещества остаются в последних более или менее продолжительное время. Иные вещества выделяются после такого промежуточного периода, другие же, после поступления в кровь, тотчас же выводятся мочою, желчью, слюною, слезами. Равным образом и в том случае, когда эти вещества были впрыснуты в подкожную клетчатку, их удается открыть некоторое время спустя в слюне, в жидкостях желудка и кишечника, в кале и, само собою разумеется, также и в моче. Поэтому многие вещества встречаются в слюне и моче, уже несколько минут спустя после введения их в желудок, например, йод уже по прошествии 5-9 минут. Наоборот, некоторые тела, как например свинец, могут целые года оставаться в организме в связанном виде, не выделяясь из него вполне».

Невольно, по прочтении этих научных данных, задаешь себе вопрос: почему же строго-научная аллопатия нам вливает в желудок и кишки громадные порции лекарства, когда они теряют там свои свойства? Минеральные воды пьются стаканами и даже иногда по два сразу.

Такова разница между теорией и практикой, и такова научная постановка строгой аллопатии. Между тем С. М. Фенн в статье «О всасывании и назначении лекарства через прямую кишку» ходатайствует за освобождение повинности желудка для внутренней терапии, отдавая предпочтение впрыскиваниям под кожу и в прямую кишку, так как желудок должен быть сохраняем для воспринятия и переваривания пищевых веществ. Прямая кишка, по убеждению Фенна, вполне вытеснит желудок для внутренней терапии, потому что и лекарственные вещества для своего всасывания не нуждаются в пептонизации и потому, при правильном выборе и показании их, а также при осторожном их применении и умелом сочетании, они могут быть вводимы через прямую кишку с полным достижением желанного результата (Deutsch; med. Ztg. 96. 85).

Дозировка аллопатических лекарств не выдерживает критики с научной точки зрения ни в каком отношении.

Профессоры Нотнагель и Россбах, говоря о качестве и силе действия лекарств, пишут: «физиологическое действие лекарственных веществ далеко не представляется абсолютно неизменным, но видоизменяется, с одной стороны, смотря по содержанию действующих веществ и величине приемов, а с другой, - правда в известных пределах, - смотря по виду животных, по возрасту, полу, индивидуальности, по их здоровью и болезни, равно и по времени применения».

Если это так, то спрашивается: возможно ли выработать правила дозировки лекарств и чтобы врач имел способ определения в точности необходимого количества лекарства для каждого данного больного? Содержание действующего вещества и величина приема могут быть выработаны лишь на опыте, и, конечно, приблизительно; но этого недостаточно, так как действие лекарства зависит еще от времени применения, от здоровья и болезни, от вида, возраста и пола больного, да еще главное-от индивидуальных особенностей пациента. Как всё это сообразить, рассчитать? Как выучиться по одному осмотру и расспросу угадывать необходимую для больного дозировку лекарства? Остается, конечно, один способ - заставить больного принимать наугад прописанное лекарство; если оно не подойдет, то изменить силу его (а тем временем можно ожесточить болезнь), потом снова, менять и т. д., пока не попадешь случайно на должную силу лекарства. Что тут научного? Казалось бы, если необходим закон, для выбора лекарства, то настолько же нужен еще другой - для определения дозы лекарства. А его нет ни в аллопатии, ни в гомеопатии. Мы увидим ниже, что гомеопатия вовсе не скрывает этого.

Моим больным не безызвестно, что этот закон проведен в мою систему, а, следовательно, и найден мною. Никто еще из моих больных не уходил от меня без определения точной силы необходимого для него лекарства и не проследив за действием его в течение 10 - 15 минутного пребывания в моем кабинете. Здесь я только упоминаю об этой важной особенности моего лечения, так как мы касаемся вопроса дозировки лекарств.

Нотнагель и Россбах дают следующие объяснения высказанному ими основанию физиологического действия лекарств: «что касается приемов, то большие и в более концентрированном виде данные приемы, конечно, действуют сильнее малых и даваемых в очень разведенном состоянии, но всё же не в том смысле, чтобы, например, усиливалось одно только качество действия, а так, что последнее зачастую делается совершенно иным и, по-видимому, совершенно противоположным. Морфин, алкоголь в небольших дозах возбуждают одни и те же органы, например черепной мозг, который они парализуют в больших приемах. Наибольшая порция едкого вещества, например сулемы, данная в порошке, может причинить сильные желудочные боли и т. д., тогда как то же количество, введенное в большом количестве воды или вместе с белком, не обнаруживает никакого местного действия».

О противоположном действии больших и малых доз некоторых лекарственных веществ мы говорили черезчур достаточно. Понятие же о силе лекарства весьма неправильно вообще в обществе. Принято понимать под словом «сила» - количество, вес даваемого лекарства, и большинство предполагает, что действие лекарства обнаружится скорее от большого количества, чем от меньшего. Точно мы сравниваем влияние лекарства на организм больного с действием например удара каким-нибудь орудием по телу человека, - чем удар будет сильнее, тем повреждение больше. Но пора бы понимать значение этого слова иначе. Мы уже говорили о том, что скорость действия лекарства не находится в зависимости от больших доз лекарства. Наоборот, в кровь попадает быстрее разжижженное лекарство, а потому и действие его будет чувствительнее. Следовательно, то лекарство сильнее, которое скорее помогает и слово «сила» должно означать быстроту действия и ощущение скорейшей пользы. Наконец, понятие о силе весьма относительное: что одному сильно, то другому слабо, и наоборот. Не все же высокие ростом люди сильнее малорослых или малые чувствительнее больших. Индивидуальная сторона людей играет главную роль и по разновидности не поддается никакой строгой классификации. Поэтому правильнее было бы слово «сила» заменить выражением более определяющим смысл или понятие: лекарство может быть только приготовлено крепче, сгущеннее по вещественному количеству или слабее и в большем разжижжении.

Затем, те же профессора пишут: «совсем не безразлично, принимается-ли дневная порция за один раз или в течение целого дня, разделенная на малые количества. В последнем случае, до того времени, пока примется последняя единичная доза, тело уже успело выделить значительную часть раньше принятого вещества. Но для иных действий необходимы известные количества и концентрация средства, как например для подавления лихорадки, для устранения ускоренной кишечной перистальтики; в этих случаях дробные дозы не оказывают такого действия, как большие, принятые разом».

Это изречение основано лишь на здравом смысле, а потому оно становится понятным каждому читающему. Но справедливо ли оно в действительности - это другой вопрос, в который вряд ли может вникнуть каждый читающий. Аллопаты рассматривают действие лекарства только с той точки зрения, что не безразлично, принимается ли дневная порция, как известный вес, за один раз или в течение целого дня. Если то же количество разделить на малые части и принимать лекарство по этим частям в течение целого дня, то без сомнения действие будет иное, потому что пока примется последняя единичная доза, тело уже успело выделить значительную часть раньше принятого. Если при приемах малых аллопатических доз организм выделяет или выбрасывает значительную часть лекарства, то как же это надо понять - велика была эта доза, или мала? Всё выбрасываемое поневоле считается за излишнее; следовательно, сама природа указывает, что малая аллопатическая доза - велика для организма и для воздействия на него требуется значительно меньше средства по весу или количеству. Таким образом, при больших, единичных, концентрированных дозах, естественно, выделение вещества из тела не может сделаться меньше, а наоборот отбросов будет больше и настолько, насколько количество лекарства превысит необходимость для данного организма. Временное присутствие всего количества лекарства в теле может лишь выразиться явлениями, которые некоторые называют «потрясением организма», другие – «ожесточением болезни» и сами больные «ухудшением своего состояния». Поэтому нетрудно убедиться, что не все люди могут принимать одинаковые дозы лекарств и далеко не всем необходимы те же количества. Сколько необходимо каждому - это трудно разрешимая задача для всех систем. То же самое можно сказать о числе приемов лекарств в течение дня. При исследовании ядовитых алкалоидов, аллопатия определяет какая доза отравляет человека. Доведя таким образом до максимума, после чего может произойти смерть, устанавливается правило о приеме известного лекарства. Не отравляющее количество считается за возможную дозу. Если бы было установлено, что следует всегда давать какую-либо предполагаемую дозу и затем не повторять приема до тех пор, пока не определится влияние этого приема и лекарство не окончит своего действия, то в таком установлении проглядывало бы серьезное отношение к наблюдениям, опыту и к желанию применяться к потребностям больного организма. Действуя подобным образом, Ганеман дошел до определения закона подобия. Но если определение не отравляющих количеств служит лишь к тому, что дневную порцию, так сказать, врачи делят пациентам на части по весовому, математическому расчету, без руководства какими либо иными соображениями о потребностях самого больного, то всё их предыдущее исследование делается напрасным. Почему же прописывают микстуру через 2 часа по столовой ложке, вливая ее прямо в желудок, где она теряет свои свойства, а порошок три раза в день, а не наоборот, или отчего не принимать какую-нибудь эмульсию по чайной ложке, дабы её дошло менее до желудка, а не по столовой и каждый час или два раза в час? Потому, скажут нам, что опыт указал такой порядок. Это будет неправда, ибо опыт над каждым лекарством указывает свои правила, но люди неодинаковы и индивидуальные особенности больного играют наибольшую роль в таких вопросах. Затем аллопатия, меняющая ежегодно свои средства, не может руководствоваться указаниями опыта для испытываемых лекарств. Просто многое делается по привычке, потому что это так принято делать, по навыку и по предположению.

Чтобы оправдать свои громадные дозы лекарств, аллопатия учит, будто для иных действий необходимы известные количества и концентрация средства, как например, для подавления лихорадки, для устранения ускоренной кишечной перистальтики. В этих случаях дробные дозы не оказывают такого действия, как большие, принятые зараз.

При современных научных успехах как-то странно звучит даже слово «подавление» лихорадки. Точно лихорадка это какая-нибудь вещь, вроде ореха, который можно раздавить лишь в щипцах при известном усилии, или лихорадка представляется нашему воображению как пылающий костер, требующий для потушения большего количества воды. Для подавления лихорадки аллопаты еще до сих пор дают большие дозы хинина, как жаропонижающее средство. Гомеопаты всегда строго осуждали этот способ лечения, утверждая, что не следует понижать температуру, что высокая температура обозначает напряжение организма в борьбе с одолевающим его недугом, что понижением температуры ослабляется деятельность организма, отнимая у него силы противодействия, что лучшим жаропонижающим средством будет то лекарство, которое излечивает самую болезнь. Потребовалось много лет жестоких заблуждений и бесчисленных человеческих жертв, пока и этот принцип гомеопатии стал понятен для научно-образованных аллопатов. Так, профессор Самюэль (Real Encyclop.) ныне пишет: «хотя в тифах, воспалениях и возвратной горячке противолихорадочные средства и понижают температуру, тем не менее такое безлихорадочное течение не только не ослабляет силы болезни, но даже ни на минуту не сокращает её продолжительности, а наоборот скорее наблюдается замедление в выздоровлении».

Профессор Либермейстер следующим образом выразился на медицинском конгрессе 1883 г.: «рациональнее препятствовать образованию жара, чем отнимать развившуюся уже в теле температуру. Поэтому универсальных, противолихорадочных средств и быть не может, и вера в них служит одною из главных причин неудач в противолихорадочном лечении. Излечивающее средство будет всегда единственным и лучшим противолихорадочным лекарством…» Далее он говорит: «какая разница между подобным лечением и тем, которое стремится задерживать на несколько часов естественное течение болезни помощью лекарственного отравления, вызывая весьма часто слабость, внезапный упадок сил и им подобные явления».

Профессор Кантани в своей лекции (Deutsche med. Ztg.) говорит: «модное теперь лечение лихорадочных процессов посредством жаропонижающих медикаментов, действующих парализующим образом на органические процессы обмена веществ, основано на заблуждении. Этим способом организм лишается только способности собственными силами и на свой лад защищаться против известной вредности».

Доктор Бразоль в своей публичной лекции о гомеопатии в нынешнем году, между прочим, сказал: «давно ли, кажется, я был студентом здешней Военно-Медицинской Академии, и от всех моих уважаемых наставников, здесь и от лучших клиницистов за границею, с жадностью воспринимал учение, что во всех острых и инфекционных болезнях главный враг больного есть лихорадка, жаропонижающее лечение считалось верхом рациональности и противолихорадочные средства - главным оружием рационального врача. Давно ли? Каких ни будь 13-15 лет назад. А что теперь говорит наука? Она говорит, что понижением температуры не только не сокращается ни на один день течение острой болезни, но, наоборот, замечается скорее замедление выздоровления, и лихорадка рассматривается не только как враг больного, но как благодетельный процесс уравнительной реакции организма. То, что еще так недавно было научно и рационально, теперь, уже так скоро, и не научно, и не рационально».

Доктор Юз говорит, что при лихорадке прежде всего обращает на себя внимание расстройство кровообращения, следовательно, каждый разумный врач найдет, что было бы преступно мешать процессам обмена веществ (д. Кантани) большими дозами лекарств или подавлять лихорадку, как выразились Нотнагель и Россбах. Таким образом, лечение лихорадки не есть доказательство целесообразности больших аллопатических доз.

Далее, избранные нам немецкие профессора говорят, что «индивидуальность также существенно влияет на действия лекарственных средств, иначе говоря, что физиологическое действие какого-либо средства есть результат из реакции тела и химических и физических сил средства, - это твердо установленный, но пока еще невыясненный окончательно факт. Из него можно вывести лишь то заключение, что даже между отдельными индивидуумами одного и того же рода существ имеются весьма значительные химические и иного рода различия».

Весьма возможно, что индивидуальность и заключается в химических и других различиях, но беда не в том, а именно, что для аллопатии это еще мало выясненный факт, и потому индивидуальность больных не может занять подобающего места при диагнозе и затем, в особенности, при лечении.

Для руководства в назначении лекарственных доз, аллопату преподают весьма мало правил и все они чрезвычайно неточны. Например (Нотнагель и Россбах): «дети и старики переносят гораздо более слабые дозы, чем взрослые, так что детям моложе года можно давать лишь 1/10–1/20, а 1-5-летним только 1/5-1/2 часть приемов, назначаемых взрослым. Далее, в среднем выводе, женщины в более сильной степени подвергаются действию лекарств, нежели мужчины; дурно-упитанные, малокровные люди - сильнее хорошо-упитанных» и т. д.

Немного сказано и еще меньше можно угадать из этих правил, сколько требуется лекарства для данного больного. Несмотря на то, что у доктора-аллопата хранится в кармане справочная книжка с обозначением дозировки употребляемых лекарств, он все-таки станет в тупик перед вопросом, что требуют болезнь и индивидуальность пациента. В таблице обозначены не отравляющие сразу дозы лекарств и упоминается часто, что в тех или других случаях можно начать прием тинктуры с одной или пяти капель, но не все дети, старики, взрослые, мужчины и женщины в состоянии воспринять в свой организм намеченные в книжечке количества лекарственных средств в обозначенных случаях. Поэтому совестливый врач, после нескольких неудач, мучимый неведением, или дает только те беспомощные лекарства, которые ему известны по опыту и во всяком случае не могут принести большого вреда, или в надежде на мудрую природу, самоисцеляющую человека по современным понятиям гораздо лучше лекарств, обращает внимание больного на гигиену и его обстановку и целый час объясняет простые правила гигиены, с возмутительным глубокомыслием. Пусторечие врачей весьма часто поражает и больного и тех, которые пригласили врача к постели его пациента.

Профессоры Нотнагель и Россбах, впрочем, дают еще следующие наставления: (стр. 16) «в иных болезнях, для достижения известного эффекта, требуются в 2-3 раза большие дозы, чем у здоровых людей, частью потому, что всасывание средства в кишечнике происходит медленнее и менее полно, частью же, без сомнения, также и вследствие измененной реакции тканей тела: так, в столбняке могут потребоваться для успокоения и переноситься до 10,0 грм. хлорал-гидрата; так, лихорадящим можно не только без вреда, но с пользою давать до 5,0 грм. хинина, - количество, которое у здоровых вызвало бы отравление».

После сказанного сегодня, конечно, нельзя сомневаться, что это также увлечение аллопатии, действующей по здравому смыслу и по предположению, желая подавлять и насиловать болезнь. Какая бывает польза от 5,0 грм. хинина при лихорадках, мы уже упоминали: болезнь задерживается, организм потрясается, обмен веществ или кровообращение нарушается. И всё это, по их мнению, не только без вреда, но с пользою.

«Но - продолжают профессоры - при употреблении некоторых средств организм может привыкнуть к всё более и более возрастающим приемам, так что под конец без вреда переносятся такие приемы, которые убили бы людей, не привыкших к этим средствам. Судя по нашим наблюдениям, привычка постоянно является через короткое время, уже после немногих приемов».

Что у многих организмов является весьма скоро привычка к принимаемому ядовитому лекарству и потому в особенности страдающие нервными болезнями заявляют, что оно перестает им помогать, это встречается на каждом шагу в практике. Тут причина этого явления лежит в постепенном отравлении организма ядом. Однако, не ложно ли это предположение у многих других больных, и дает ли означенная особенность некоторых организмов право врачам постепенно увеличивать дозы лекарств? Может ли предполагаемая привычка к возрастающим дозам быть безвредна, раз она в размере, убивающем других субъектов, не подготовленных к приему этого яда? Если страдающие хронической болезнью, принимая не ядовитые или слабо ядовитые средства, думают, что лекарство перестало помогать, то это они очень часто судят лишь по своей чувствительности, иногда не замечая, что вообще острые боли значительно уменьшились и приходят реже, а, следовательно, болезнь ослабела. Наконец, надо уяснить себе, что понимается врачами под словом «вред». Если смерть считать за меру вреда, то, конечно, постепенно возрастающие дозы яда избавляют человека от смертельного отравления, как например, приемы мышьяка; но между здоровьем и смертью есть не мало страданий, которые возбуждаются большими дозами ядов. Что пациент еще жив, это не доказательство пользы лекарства, им принимаемого, для его крови и всего организма. Между тем ни одному врачу не известно, что делается с кровью, с тканями и отдельными органами больного, от этих возрастающих доз яда. Проверить зловредность лекарств можно только после смерти, при анатомическом вскрытии. Но после стольких случаев отравления, при аллопатическом лечении, которые были в течение многих веков во всех частях света, неужели нельзя утвердительно сказать, что хотя существует привычка к возрастающим дозам ядовитых лекарств, но это вовсе не доказательство безвредного действия ядов на организм больного.

Нотнагель и Россбах впрочем говорят далее: «однако, не все органы в одинаковой степени прививают в яду; некоторые остаются постоянно чувствительными, другие в позднейшем течении отравления реагируют иначе, чем в начале последнего, третьи, наконец, вовсе перестают реагировать на яд. К последним относятся большею частью органы выдающейся важности, так что их конечное индифферентное отношение отпечатлевается на всём организме. Тем не менее, однако же, для каждого организма, относительно того приема яда, который он в силу привычки может переносить без видимого вреда, существует известный предел, далее которого он безнаказанно идти не может. Как бы медленно и осторожно мы не увеличивали прием, всё же, наконец, мы дойдем до дозы, снова действующей ядовито. При этом количество действия громадной дозы яда, на привыкший к малым приемам последнего организм, сходно с таковым малой дозы яда на нормальный организм. Напротив, если снова ядовито-действующий увеличенный прием лишь немногим больше того, который только-что еще переносился, то в таком случае вновь обнаруживающиеся явления отравления не походят более на картину острого отравления первого времени, но носят совершенно новый характер. Если очень большие приемы яда продолжительно действовали на организм, то прекращение введения привычного яда вызывает даже болезни. Иные организмы уже с самого начала и врожденно обладают большею силой сопротивления против некоторых ядов, как например, обитатели северных стран против алкоголя, травоядные против алкалоидов. Другие организмы, наоборот, уже с самого начала оказываются гораздо слабее в этом отношении: так например, человек, вообще говоря, гораздо чувствительнее к алкалоидным ядам, чем все животные».

Что же можно заключить из прочитанного? Ясно, что сущность действия большинства ядов на организм человека, также как и сущность многих болезней - неизвестны. А раз врачу что-либо неизвестно, он не может утверждать о безвредности своих мер и действий, тем более, когда он лечит и пользует ядами. Повторяем, что жизнь больного, несмотря на отравляющие дозы лекарства, не есть доказательство безвредности предложенного ему средства, для многих его органов и в особенности для крови.

Дозировка гомеопатических лекарств более совершенна. Гомеопаты имеют тинктуры, а также точно-приготовленные десятичные и сотенные деления лекарств, так что каждое средство обладает множеством сил, и испытания этих сил дают указания, при каких болезнях и в каких случаях помогают лучше высшие, средние или низшие деления лекарств. Хотя эти указания несовершенны, даже трудно запомнить историю каждого лекарства, но они во всяком случае существуют. Стоит раскрыть книгу д. Юза, чтобы убедиться, что в конце повествования о каждом средстве, даются указания, при каких болезнях лучше давать низшие или высшие деления. Что в гомеопатии не существует также закона дозировки лекарств, это видно уже по тому, что не все врачи-гомеопаты лечат одними и теми же дозами. В этом случае они столько же разнообразны и непоследовательны, как и аллопаты. Каждый врач руководствуется собственным опытом и поступает, смотря по своей симпатии: одни лечат тинктурами, другие только средними делениями, третьи только высшими. Может ли быть в медицине такое пристрастие? Конечно, нет, и гомеопаты сами это заявляют, не скрывая своего несовершенства. В прошлых беседах мы уже имели случаи убедиться в недовольстве гомеопатов постановкою этого важного вопроса в их системе.

В 1889 г., во время выставки в Париже, собрался интернациональный гомеопатический конгресс. Отчет конгресса в весьма кратком изложении был помещен в Гомеопатическом Вестнике (№№ 9 и 10). Из этого отчета мы видим, что вопрос о дозах, как нуждающийся главным образом в преобразовании, был поставлен чуть не первым для обсуждения конгресса. Вот и мнения представителей всех наций:

«Д-р Чилиано думает, что всасывание лекарств подвержено нескольким законам, и что чем выше деление лекарства, тем быстрее всасывание. Всасывание происходит двумя путями - венами и в особенности лимфатическими сосудами. Выведение лекарств из организма бывает двоякое: одно, быстрое, через мочу, другое, медленное, через вены и лимфатические пути. Нужно хорошо различать эти различные отправления и знать момент, в который они совершаются для того, чтобы превратить лекарство, как только окончено всасывание, и избегать, таким образом, его скопления в отделительных путях, так как в последнем случае оно скорее приносит вред. Действие лекарств пропорционально по величине введенного внутрь приема, по количеству его всосавшейся части; таким образом сильная доза, назначенная в один прием, может произвести лишь эффект малой дозы, если всосалась лишь незначительная часть лекарства, и, наоборот, слабые повторные дозы могут произвести эффект сильной дозы, если они кумулируются».

«Д-р фон Виллерс замечает, что если ограничиваться назначением одной дозы и не повторять приема лекарства раньше, чем почувствуется необходимость, то кумулятивные симптомы не обнаруживаются, но являются иногда слабые критические симптомы, означающие начало исцеления. Успехи патологии показывают, как минимальными дозами можно излечивать нервные болезни, то эти же самые дозы могут излечивать и другие болезни. Нужно придерживаться правила Ганемана - назначать наивозможно-малые дозы в редких промежутках».

«Д-р Жуссе-старший напоминает, что в вопросе о дозе гомеопаты разделены на несколько лагерей: одни дают исключительно высокие, другие исключительно низкие, третьи и те и другие разведения. Несколько лет тому назад он дал закон для точного определения требуемой дозы, смотря по лекарству и по наличным симптомам; но он сам не удовлетворен этим законом и был бы счастлив, если бы кто-либо из товарищей представил бы данные к разрешению этой задачи».

«Д-р Либерали считает еще невозможным дать абсолютное правило дозы; но досадно видеть сотоварищей, назначающих всегда однообразные деления: одни - исключительно массивные, другие - исключительно высокие. Выбор дозы всегда подчиняется болезни подлежащей лечению, возрасту и полу пациента. В Риме встречаются перемежающиеся лихорадки, требующие иногда сравнительно низких делений».

«Д-р Гайяр излечивал в Бельгии посредством инфинитиссимальных доз перемежающиеся лихорадки, не поддававшиеся раньше сильным приемам сернокислого хинина».

«Д-р Чилиано думает, что главная суть заключается в индивидуализации: если она сделана хорошо, то совершенно достаточны малые и редкие дозы, иначе возможны ожесточения. «Я назначил раз одной даме против жабы, распространявшейся с левой стороны на правую, Lachesis 30 по 1 капле в день. Пациентка же, думая ускорить излечение, стала принимать по десяти капель на прием в течение нескольких дней и, понятно, вскоре почувствовала сильное ухудшение. При следующем моем посещении она жаловалась мне, что я ее «отравил»; но я объяснил ей, в чём дело, и она вскоре увидела, что самовольным нарушением моего предписания она испортила себе выздоровление».

«Д-ру Гайяру кажется превосходным правило Жуссе, предложенное последним в 1878 г., а именно: «в двойном действии лекарств нужно выбирать то, которое сходно с предлежащим патологическим случаем, и употреблять инфинитиссимальные дозы против симптомов, аналогичных тем, которые производятся у здорового человека слабыми дозами лекарства, и весомые дозы против симптомов, аналогичных тем, которые производятся у здорового человека сильными и отравляющими приемами». Он предлагает отложить решение этого вопроса до будущего конгресса.

Предложение принято.

«Д-р Леон Симон-отец считает вопрос о дозе чрезвычайно сложным. В присутствии больного первое дело есть выбор лекарства; затем уже нужно решить величину дозы; и последняя, конечно, будет изменяться, смотря по тому, имеем ли мы дело с острою или хроническою болезнью. В первом случае нужно действовать быстрее и нельзя довольствоваться одним приемом по 1 разу в месяц. Восприимчивость к лекарству, различная у различных больных, также должна приниматься в расчет. Поэтому трудно найти формулу, приложимую к каждому случаю, и можно сказать вместе с Ганеманом, что в гомеопатии есть постоянная и переменная величина: постоянная - это закон подобия, переменная - это выбор деления и повторение приемов.

«Д-р Галляварден обыкновенно дает один прием и выжидает его действие. Низкие разведения имеют короткий срок действия; чем выше разведение, тем продолжительнее действие. Начиная обыкновенно с среднего деления, он затем поднимается к 200-му и выше. Высокие деления также производят иногда ожесточения».

Кажется, мы окончили разбор всех фармакологических вопросов. Отсутствие точных правил у аллергического врача, при необходимости назначить лекарство, выяснено достаточно. Только плохое состояние фармакологии, как науки, и заставляет многих врачей, не относящихся хладнокровно к страждущему человечеству и к своей беспомощности, искать лучшего знания и переходить в лагерь гомеопатов, обладающих если не всеми необходимыми, то за то одним важнейшим законом - выбора лекарственных средств для лечения. Не лишены любопытства подчас исповеди этих уважаемых врачей. Так один из аллопатов пишет (Гомеоп. В. 1890 г., №№ 1, 2, 3):

«Первые годы профессиональной деятельности врача, те, которые следуют непосредственно за получением диплома и в продолжение которых он утверждается в своей практике, бывают для добросовестного члена нашей профессии временем, когда он чувствует лежащую на нём ответственность сильнее, чем в какой-либо другой период его жизни. Он получил, как он думает, достаточный запас знаний для того, чтобы при осторожном и тщательном применении их успешно бороться с болезнью. Начав практику, он в первый раз чувствует лежащую на нём ответственность - я никак иначе не могу выразиться - за жизни мужчин, женщин и детей, вверенных ему и как бы зависящих от тех мер, которые он предпримет для их продления. Какой же сколько-нибудь честный и добросовестный человек не страдает от забот, связанных с подобным положением? Всякий серьезный и мыслящий врач должен чувствовать, что громадно будет у него угрызение совести, если придется сознаться, что ему не удалось спасти жизнь, вследствие недостаточно усердных попыток найти истину в медицине, что он мог бы предотвратить смерть пациента, если бы не пренебрег каким-нибудь лекарством, знакомство с которым было бы доступно ему, если бы только он того пожелал».

«Людям, которые при начале своей практики смотрят таким образом на взятую на себя ответственность, я желал бы сказать несколько слов предостережения, внушённых мне результатами первых десяти лет моей деятельности в качестве практикующего врача. Тем, которые смотрят на число своих пациентов, как на единственное мерило успеха, которые, будучи незнакомы с заботами, не чувствуют на себе никакой ответственности и, полные самодовольства, совершают свой ежедневный круг визитов, не смущаясь тем, что в нынешнем году знают о применении лекарств и других средств для спасения жизни не больше, чем знали в предыдущем, - я не имею ничего сказать. У них нет тревожных сомнений относительно того, что их методы лечения могли бы с пользою для больных быть усовершенствованы, нет вовсе никакого сомнения относительно достоинств терапии, которой они придерживаются».

«Я начал практиковать медицину, сознавая, что целью врача должно быть излечение болезни настолько быстро, безопасно и приятно, насколько то дозволяет свет современной науки, а также, что успешное лечение не должно оставлять следов, которые можно было бы приписать влиянию какого-нибудь из назначенных лекарств. Я смотрел на различные отрасли науки, на наше знание неизменных законов здоровья и на действие лекарств и их применение - как на источник, откуда я мог черпать средства для борьбы с болезнью».

«С самого первого дня, когда я впервые взялся за исполнение ответственных обязанностей, лежащих на члене медицинской профессии, все мои волнения и заботы истекали из серьезных недостатков в практическом отношении, какие существуют в учении о действии и употреблении лекарств. Законы о гигиене, диете и режиме я нашел столь определенными, столь неизменными в их действии, что ошибка в этих отделах была бы непростительна. Но когда мне пришлось столкнуться с употреблением лекарств, с прописыванием средств, я нашел, что тут не было никакого закона, никакого принципа, которые помогли бы мне в затруднении. Мои занятия в больнице снабдили меня рецептами, которыми я не мог долго довольствоваться, - рецептами, несогласовавшимися с рецептами других школ; те же в свою очередь также отличались друг от друга в преподавании искусства прописывать лекарства».

«Одинаково неудовлетворительными нашел я и те знания, которые дает подразделение лекарств на классы, как-то: на возбуждающие, угнетающие, слабительные, укрепляющие и т. д., и которые зависят от подобных, требующих разъяснения терминов, каковы: противовоспалительные, болеутоляющие, жаропонижающие средства. Такие широкие подразделения, без сомнения, приносят науке свою долю пользы; но описания каждого отдельного лекарства должны быть по крайней мере столь же полны, как описания каждой отдельной болезни, чтобы можно было с некоторою точностью и некоторым успехом пользоваться первыми для облегчения вторых».

«Но даже когда специальное действие каждого наркотического или успокоительного средства было изучено и практическое применение его дало результат, согласный с теорией, и тогда наибольшее, чего удавалось достичь, было только временное облегчение симптома или ряда симптомов, причем болезненное состояние, вызвавшее их, оставалось нетронутым. Итак, предписание лекарств, согласное с теоретическим пониманием болезненного процесса, неудовлетворительно и опасно. Кроме того, один и тот же случай часто может быть объяснен разными теориями, причем каждая указывает на отдельное лекарство. Результатом этого является то, что мы часто видим, как в одной и той же больнице три врача, смотря различно на болезнь пациента, прописывают каждый по своей теории и дают больному ряд лекарств, совершенно отличающихся между собою по качествам и свойствам».

«Несколько времени спустя, найдя, что в практике не существует никаких принципов, по которым должно назначать лекарства, что каждый врач следует своему собственному закону, я постепенно вошел в известную колею для назначения лекарств, которые по-видимому давали облегчение и во всяком случае не приносили вреда. Таким образом, я стал приближаться к той страшной опасности, для избежания которой не следует жалеть ни жертв, ни усидчивых занятий, - к терапевтической рутине».

«Неужели, спрашивал я сам себя, назначение лекарств основано лишь на эмпирическом знании? неужели не существует более точного, более научного основания, чем то, по которому лекарство, по-видимому оказавшее помощь в одном случае, дают и в другом, несколько схожем с первым случаем? Разве нет принципа, правила, которое управляло бы выбором лекарств? Отчего случается, что больной советуется с дюжиною докторов, и хотя может быть все они сходятся во мнении о природе болезни, едва ли двое из них придерживаются одного и того же способа лечения? Каждый из них может, благодаря назначенным им лекарствам, на время облегчить некоторые симптомы и таким образом помочь природе возвратиться к её нормальному состоянию; но разве нет принципа или закона, который направлял бы врачей таким образом, чтобы они против одного и того же случая заболевания назначали одно и то же средство? Теории относительно природы болезней меняются изо дня в день, - неужели и прописываемое лекарство должно быть так непостоянно? Неужели лекарство, которое казалось верным, в силу прошлогодних взглядов на известную болезнь, должно этот год замениться лекарством совершенно противоположного характера, потому что изменилось мнение о природе болезни?»

«Дальнейшее изучение показало мне, что между нашими самыми знаменитыми врачами господствует полное отсутствие веры в целебную силу лекарств для борьбы с болезнью. Это отсутствие веры выражается во многих лекциях, речах и книгах; некоторые писатели даже признают, что лекарства бесполезны во всех случаях. Врачи, известные своею ученостью и опытом, признанные главами профессии, открыто заявляют, что они считают достаточным следить за болезнью, стараясь, чтобы она шла насколько возможно благоприятно, и что если они назначают какое-либо лекарство, то лишь как фиктивное средство для того, чтобы внушить пациенту мысль, что его лечат лекарствами. Однажды мне пришлось консультировать с одним из первоклассных наших врачей; я слушал его с уважением и с пользою для себя, но так как он даже не упомянул ни о каком лекарстве, то я напомнил ему, что друзья моего пациента желали бы знать его мнение относительно того, какое следует назначить лекарство; он на это ответил: «да, пожалуй, они ожидают рецепта; если желаете, то можете дать то или то». При подобном положении дела, каково должно быть мнение о существующем методе прописывания лекарств у врача, стремящегося употребить все возможные средства для излечения своего пациента?»

«Мы нередко слышим подобные вопросы: «сделала ли медицина хотя один шаг вперед со времен Гиппократа?» Нам также говорят на основании высших авторитетов, что «наука терапии находится в отсталом и неудовлетворительном положении». Д-р Уилкс (Wilks) говорит: «нам трудно сказать, на каком основании мы действуем, когда прописываем на клочке бумаги лекарства для всяких страданий, с какими бы ни явился к нам пациент». Другой врач сознается, что «все мы, в наших ежедневных применениях средств для лечения и облегчения болезни, должны сильно чувствовать недостаток в более точных познаниях, в более широкой цели и в более определенных и верных указаниях лекарств, посредством которых можно предотвратить и уничтожить болезненные процессы… Желательно, чтобы врачебное искусство было поставлено на менее шаткое и более доказательное, действительное и разумное основание». Наконец, нам говорят, что «врач не только не ждет успеха от лекарств, но что он достигает наилучших результатов, когда вовсе не дает лекарств и заставляет пациента полагаться исключительно на его высшие познания».

«Имея перед собою подобные признания и слыша, как я со всех сторон слышал, заявления врачей, имеющих большую практику, что они не верят, чтобы лекарство могло исцелить болезнь, не удивительно, что и я, разочарованный в моих эмпирических рецептах, потерял веру в мое призвание и решил не давать никаких лекарств. В продолжение долгого периода я следил за тем, как мои больные после принятия самых невинных, горьких и сладких лекарств поправлялись так же быстро, как тогда, когда я их угощал рецептами, которые могли считаться совершенно «правоверными». Я также наблюдал за больными одного врача, имевшего полную веру в целебную силу больших смешанных лекарств, и заметил, что, будучи освобождены от них и перейдя к совершенно бездейственным жидкостям, они выздоравливали гораздо скорее, чем под предыдущим режимом. Некоторое время я радовался, что не приносил вреда лекарствами, но, тем не менее, недоумевал, какую же пользу мог я принести, если таково было искусство медицины».

«В пациентах недостатка не было, мои материальные средства увеличивались; больные, которые советовались со мною, верили, что мои лекарства исцеляли их. Тогда явилось искушение, сильное и опасное, навсегда удовольствоваться этим. Но я решился выкарабкаться из этого болота терапевтической апатии».

«Я начал теперь изучать лекарства не по их академической классификации, как возбуждающие, наркотические и т. д., а старался рассмотреть, какие нервные агенты были источником разных производимых ими эффектов. Так, я изучал сон, производимый различными наркотическими средствами, действие различных лекарств на различные ткани и патологические изменения, происходящие в этих тканях во время действия лекарств. Одним словом, я старался изучить фармакологию и достигнутое мною таким образом знание применить на практике у постели больного. Я старался в каждом случае выбрать такое лекарство, которое (как то показал опыт над здоровым организмом) действовало именно на больную ткань или больной орган. Например, при водяной, вместо того, чтобы пытаться уменьшить количество жидкости слабительными, мочегонными и потогонными, считающимися по теории полезными в подобном случае, я теперь давал такое лекарство, которое, в случае водянки от расстройства сердца, действовало бы, благодаря своему специфическому влиянию на сердце и нервы, причастные к болезни. Таким образом, я приносил пользу. Но что, если в каком-либо случае моя теория относительно расстроенного органа или больной ткани оказалась бы ошибочною, или специфическое действие лекарства случайно повлияло бы неправильно, или же, например, мое намерение ускорить или замедлить движение сердца, будучи только результатом моего ошибочного понятия, оказалось бы опасным? Это могло легко случиться и, без сомнения, часто случалось. Все-таки, подобный образ действия казался более рациональным, чем старый, когда я старался заглушать боль опиумом, останавливать кашель сциллою, насильственно возбуждать аппетит горькими лекарствами, прекращать понос вяжущими средствами, вызывать понос и пот при запоре и сухой коже».

«Определенное и неизменное действие, производимое лекарствами на здоровых людей, давало хотя небольшой проблеск света, и я начал отыскивать, какие изменения производятся в организме лекарствами, данными ради опыта здоровым людям. Эти изменения часто были поразительно схожи с хорошо известными формами болезни».

«Я теперь начинал надеяться; у меня явилась мысль, что настоящая и лекарственная болезни были фактами, которые, проявляясь так правильно в своих следствиях, должны быть каким-либо образом связаны вместе так, чтобы послужить объяснением существующего между ними отношения».

«Поэтому, при изучении лекарственных симптомов, я не пытался углубляться в вопрос, какого именно рода и в какой: степени эти лекарства производили изменения в строении, а старался узнать, как они действовали. При этом я не мог не убедиться, что эти лекарственные симптомы суть следствия природных стремлений организма уничтожить яд и что противодействие им заставило бы их прекратить свое целебное влияние; следовательно, нужно не противодействовать им, а помогать».

«Какое же действие симптомов в болезни? Уверен ли я, что им нужно противодействовать? Веря, как я верую, в vis medicatrix naturae, не должен ли я верить, что в болезни эта целительная сила организма находится в действии для того, чтобы произвести, если возможно, излечение, и что эти старания произвести излечение вызывают известные сложные изменения, которые я не могу описать, но следствия которых являются моему наблюдению под видом симптомов?»

«Между тем всё мое терапевтическое учение состояло в том, что нужно побороть эти симптомы лекарствами, действующими в противоположном направлении. Неужели я шел против природы?... Какой ошибочный и опасный образ действия!»

«Итак, я должен был сделать выбор. За исключением простых временных облегчений болеутоляющими средствами, удаления задержанных выделений слабительными и поддержания больных возбуждающими и укрепляющими средствами (помощь, которую требовало от меня простое чувство человеколюбия), мне оставалось или избегать всякого вредного противодействия целительной силе природы, или работать вместе с этою благодетельною силою, - работать с природою, помогать выздоровлению, действуя моими лекарствами в том же направлении, как болезненные симптомы. Каким же образом мог я достичь столь желанной цели?»

«Следующим моим шагом было узнать, почему те немногие «специфические» средства, которыми обладала традиционная медицина, оказывались целебными; узнать, если возможно, почему в подходящих случаях хинин излечивает перемежающуюся лихорадку, Colchicum - подагру, Phosphorus - невралгию, Arsenicum некоторые накожные болезни. Я мог вполне положиться на то, что эти лекарства были действительно целительными средствами в данных случаях; но почему они излечивали, какое действие каждое из них имело на организм и каким образом они были найдены - этого никто не мог мне сообщить».

«Лучи света теперь быстро один за другим стали проникать во мрак, царствовавший в терапии. Появилось сочинение, или, вернее, новое издание сочинения Рингера: «Handbook of Therapeutics», заключающее в себе много специфических средств, употребляемых в малых дозах и по одному зараз, а не в многосмешении. Много раз приходилось мне на деле убеждаться в верности намеков Рингера. Пациенты, которые должны были хворать, и при старой терапевтической системе хворали бы целые недели или дни, выздоравливали через несколько дней или часов».

«Почему Ipecacuanha излечивает некоторые виды рвоты? Это лекарство проявляет специфическое влияние на нервную силу здорового желудка, производя именно ту форму рвоты, которую в больном человеке оно излечивает».

«Почему Cantharis излечивает задержание мочи и воспаление мочевого пузыря? Это лекарство специфически вызывает это страдание».

«Почему Mercurius corrosivus излечивает дизентерию? Во всех случаях отравления этою солью, о которых я когда-либо слышал или читал, дизентерия являлась выдающимся симптомом страдания».

«Эти и подобные им другие лекарства, имеющие специфическое действие, должны были бы, согласно традиционной терапии, ухудшить состояние моих пациентов. Но они излечивали, хотя вызывали те же усилия природы, какие проявлялись в симптомах именно тех болезней, для которых они оказывались целебными. Итак, вот каким образом я мог работать с природою: я мог подталкивать там, где она тянула».

«Я принялся теперь тщательно искать для каждой болезни, бывшей под моим наблюдением, такое лекарство, которое вызывало бы симптомы, насколько возможно схожие с теми, которые я желал вылечить. Во многих случаях мне удавалось найти такое лекарство. Приведу здесь два очень явных примера:

«1. Четырехлетний ребенок страдал конвульсиями, причину которых я не мог найти. Конвульсии имели особенный характер. Заметно было загибание тела назад (opisthatonos), лицевые мускулы были неподвижны, ребенок кричал как бы от острой боли и живот его был тверд. Не получив удовлетворительного результата от хлороформа, морфия, белладонны и бромистых соединений и видя, что приступы становятся всё чаще и чаще и грозят смертью, я стал давать больному, состояние которого так походило на отравление стрихнином, по 1/4 капли тинктуры Nux vomica каждые четверть часа, и продолжал это несколько часов сряду; мой пациент мало-помалу впал в спокойное, ослабленное состояние, заснул крепко и выздоровел».

«2. Один очень умный десятилетний мальчик после дифтерита страдал параличом. Он отчетливо описывал свои ощущения: ноги его сначала стали холодеть, потом онемели; за этим последовала потеря сил в ногах, потом это чувство распространилось до поясницы; он говорил с трудом, но ум его был ясен и т. д., представляя совершенную картину отравления Сократа болиголовом (Conium). Conium через несколько дней возвратил здоровье этому мальчику».

«Если читатель следил за развитием моей мысли, то его не удивит, что я теперь стал приобретать книги с отчетами о симптомах, вызываемых лекарствами в опытах над здоровыми людьми. Я хотел изучить симптомы, производимые лекарствами в здоровом организме для того, чтобы быть в состоянии применять их в тех болезнях, симптомы которых наиболее сходны с симптомами, вызываемыми этими лекарствами у здоровых. Для меня было непонятно, почему мне не были указаны эти книги, когда я был студентом, и почему последователи традиционной медицины презирали и избегали людей, которые так много трудились над этими книгами, с таким самопожертвованием производили над собою опыты и дали профессии ключ к употреблению лекарств, действие которых они подробно описали».

«Что касается меня, то с тех пор, как мои труды, направляемые законом подобия, стали увенчиваться успехом, с тех пор, как такой яркий свет проник в окружавший меня прежде мрак и дал мне уверенность в медицинской практике, сделав ее наслаждением, тогда как прежде она возбуждала во мне только разочарование и отвращение, я сознаюсь, что я смотрю на этих людей как на своих величайших благодетелей».

Таким образом этот врач, как и многие другие, сделался гомеопатом.

Читайте также: "Медицинская беседа I"
                          "Медицинская беседа X"
                          "Медицинская беседа XII"
/ Мнение автора может не совпадать с позицией редакции /