Профессор Вернёль сказал следующее: «Странное дело! В медицине, бесспорно самой полезной из всех прикладных наук, встречается всего более спорных вопросов. Имея в виду говорить о предрассудках, я попрошу позволения выступить с опровержением всего более укоренившихся, распространенных и досадных из числа их, а именно предрассудков, касающихся хирургии, о которой я могу говорить основательно. Вам не безызвестно, что в самой глубокой древности искусство лечения разделялось на две отрасли, на медицину в тесном смысле и хирургию.

«В каждом столетии являлись великие умы, доказывавшие опасность такого разделения, но их доводы оставались «гласом вопиющего в пустыне и чем далее вперед, тем это разделение принимает всё более и более резкий характер.

«Врачи признаются, не краснея, что совсем не знают хирургии, а хирурги, если и не объявляют об этом, то, увы слишком часто доказывают свое полное невежество в медицине.

«Все терпят такой порядок вещей, страдают от него, но никто не жалуется. Любопытно даже видеть, как публика, к которой я причисляю всех граждан без исключения, от члена Академии и до последнего бедняка, смотрит на вышеупомянутое разделение и проводит параллель между обеими отраслями искусства.

«Часто приходится слышать, как многие совершенно серьезно уверяют, что верят в хирургию, но не в медицину, и на вопрос почему, с не меньшею серьезностью отвечают, что хирургия основана на положительных данных, медицина же построена на догадках; что первая с каждым днем делает успехи, тогда как вторая со времен Гиппократа не подвинулась вперед, что хирург действует уверенно, потому что видит, что делает, между тем как врач лечит ощупью, имея дело с внутренними, недоступными, таинственными и                    проч. органами.

«Второй предрассудок заключается в мнении, что хирургические заболевания подведомственны только сильным средствам, железу или огню; поэтому хирурга и сравнивают часто с мясником, рассекающим мясо на части и замаранным в крови: выше ушей. Некоторые, менее благовоспитанные пациенты, желая сострить на наш счет, называют нас колбасниками, причем упускают из вида, что в данном случае они совершенно непочтительно и без принудительной причины отождествляют самих себя с самым нечистым из четвероногих животных.

«Достаточно обойти приемный покой, в котором безразлично принимаются всевозможные заболевания из области наружной патологии, чтобы убедиться в том, что большая часть больных лечится и выздоравливает, не теряя ни одного миллиметра своей кожи и ни одной капли крови, одни при помощи общемедицинских внутренних и наружных лекарств, другие при исключительном пособии так называемой малой хирургии, то есть известных нежных манипуляций, не нарушающих целости органов. При ушибах, вывихах, легких ранениях, при поверхностных ожогах и ограниченных воспалениях, мы довольствуемся наружным, местным лечением, при более серьезных ранах и более глубоких воспалениях мы накладываем усовершенствованные противогнилостные и противоспалительные перевязки и употребляем различные отвлекающие средства, как например пиявки, банки, нарывные пластыри, и проч.; но при этом главное значение придаем покою, диете, положению членов и строжайшей неподвижности больной части тела.

«При переломах, вывихах, суставных болях, составляющих такой огромный контингент заболеваний, ручные манипуляции необходимы, но кровь еще не проливается, и в огромном большинстве случаев лечение ограничивается невинными средствами: перевязками, компрессами, вяжущими веществами и ортопедическими перевязками.

«Если мы перейдем от общей хирургии к специальностям, то снова увидим такую же пропорцию между нежными мероприятиями и серьезными операциями; в офтальмологии, отологии, ларингологе, урологии и даже в гинекологии оперативная медицина применяется относительно так редко, что упомянутыми специальностями занимаются с одинаковым успехом как внутренние патологи, так и хирурги по профессии. Что же касается дерматологии, которую трудно исключить из наружной патологии, то, как известно, операторы ею совсем не занимаются.

«Я не имею возможности привести числовые данные, которые удовлетворили бы требованиям статистиков, но думаю, не ошибусь сказав, что из ста больных, обращающихся за советом к хирургу или входящих в его приемную, вряд ли одна четверть, а скорее пятая или шестая часть подвергается настоящим операциям. Следовательно, отсюда еще далеко до мнения, уподобляющего хирургический приемный покой филиальному отделению скотобойни.

 «На основании более серьезного обвинения, хирурги не только беспрестанно прибегают к операциям из страсти к оперированию или по привычке и по ремеслу, точно так как путешественники путешествуют и председатели председательствуют, но часто делают бесполезные операции или такие, без которых можно легко обойтись. Каждый друг перед другом старается передать обвинительные факты. Один рассказывает, что когда он был тяжело ранен, хирурги признали ампутацию необходимою; он на нее не согласился и, тем не менее, остался жив и сохранил член своего тела. По словам другого у него была опухоль, врачи находили единственное спасение в вылущении, между тем больной выздоровел от втираний и нескольких пилюль. Третий приводит пример одного из его приятелей, у которого на волосистой части головы образовалась незначительная шишка; хирург уговорил его ее вырезать; после операции у него сделалась рожа и через несколько дней он умер. Четвертый возводит на хирурга обвинение в укорочении жизни дорогого ему существа. Его старуха мать кое-как, с успехом пополам, переносила опухоль грудной железы, с которою она могла бы прожить несколько месяцев, а может быть даже и несколько лет. Хирург обещает излечение; ему предоставляют свободу действия, и через неделю несчастная женщина предается земле. Пятнадцать лет тому назад следующий случай взволновал, как говорится, весь Париж: один известный адвокат собирался ехать в деревню; пользовавший его хирург сделал ему, так сказать, на ходу ничтожную операцию введения катетера: четыре дня спустя последовало извещение об его смерти.

«Я мог бы наполнить целые страницы этого рода рассказами, которые с большим или меньшим недоброжелательством повторяются и распространяются всеми и которые компрометируют честь и достоинство нашей профессии. Но, по-моему, гораздо правильнее подвергнуть беспристрастной оценке справедливость и ложность вышеупомянутых предупреждений и доводов, которые могут быть резюмированы следующим образом: неразумное доверие к хирургии и оскорбительная и несправедливая подозрительность к хирургам.

«Не буду останавливаться на большей или меньшей частоте операций. Насколько последние необходимы, количество их не может служить доказательством их законности или незаконности. Врачам, имеющим большую практику, приходится часто делать операции, потому что большое число обращающихся к ним больным нуждается в этом. В день большего сражения самый консервативный военный хирург отнимает по пятидесяти членов, которых он отнял бы даже сто, если бы у него хватило на это сил и времени. В прошедшие столетия, когда кровопускание было в большом почете, цирюльники пускали кровь с утра до вечера, потому что врачи не соблагоизволяли этим заниматься.

«Вопрос заключается не в том, часто ли мы прибегаем к операциям, а в том - не слишком ли часто мы к ним прибегаем, потому что количество само по себе еще не обусловливает излишества; и осуждая злоупотребление, никто не думает изгонять самих операций. Но что же мы ответим?

«Во-первых, признаемся чистосердечно, что известные случаи оперативного лечения могли бы быть вылечены без операции; например, сложный перелом, который мы ампутируем, белая опухоль, которую мы резецируем. Но виновны ли мы в том, что сделали ампутацию или резекцию? Нисколько, потому что, если мы беремся за нож и пилу, то строим свои расчеты только на теории вероятности. Сохранение члена представляло нам двадцать шансов к спасению; пожертвование же им обещает сорок; отнимая этот член, ради пользы всего организма, мы поступали вполне консервативно.

«Конечно, можно сказать, что руководящий нами расчет вероятности не верен; например, в настоящее время уже вполне доказано, что при переломах бедра огнестрельным оружием ампутация, считавшаяся нашими отцами единственным средством к спасению жизни, опаснее сохранения члена, кроме того вероятность может в каждый данный момент измениться введением или удалением известного фактора, так что сложный перелом ноги, излечение которого без операции считалось двадцать лет тому назад весьма сомнительным, в настоящее время, с тех пор как введены противогнилостные перевязки, вылечивается как нельзя лучше, без всякого вмешательства хирурга. Из чего можно вывести заключение, что хирург, с одного маху ампутирующий раздробленную ногу теперь (в 1885 году) поступал бы так же ошибочно, как хирург, который в 1860 году не решился бы тотчас ее отнять.

«Я напоминаю эти факты слишком пристрастным друзьям хирургии, приписывающим ей точность, которой она к несчастью еще не достигла.

«И, в самом деле, сколько сомнений, колебаний и всевозможных затруднений ожидают нас при определении какой-нибудь болезни, при выборе соответствующего лечения и удобного момента для операции.

 «В случаях, подобных вышеприведенным, когда жизнь находится в опасности, врача, прибегающего иногда не кстати к операции, можно оправдать тем, что сама наука не дает еще положительных данных; но бывают случаи, когда он менее заслуживает извинения; так например, при не особенно серьезной болезни врач предлагает операцию, пациент не соглашается, советуется с другим врачом, прибегает к фармацевтическому лечению, пользуется исключительно слабыми средствами и вылечивается. В подобных случаях, публика очень строга к нам, думая, что операция была не нужна, так как без неё можно обойтись, она беспощадно осуждает посоветовавшего ее врача. В свою защиту мы ссылаемся на недействительность или медленность лечения слабыми средствами и на просьбы пациентов, всегда желающих поскорее отделаться от лечения, чтобы возвратиться к своим обычным занятиям или удовольствиям, не имеющих никогда времени лечиться, и не стесняющихся нас обвинять в затягивании их болезни, когда мы говорим, что лечение должно продлиться недели, месяцы и даже годы.

«Конечно, мы не всегда виноваты, но и публика часто бывает права. Во-первых, мы иногда неверно определяем болезнь, принимая, положим, известную третичную форму за неоплазму, затем делаем ошибки в предсказании, считая природу и терапевтику бессильными в таких случаях, в которых и та, и другая, взятые вместе или в отдельности, могут как нельзя лучше способствовать выздоровлению. Кроме того, у некоторых хирургов нет выдержки, и нужно сказать, что если есть нетерпеливые больные, то есть и слишком торопливые хирурги; и если первые говорят: время - деньги, то вторые, я подозревало, шепчут про себя: операция - тоже деньги.

«Существует очень простое средство для избежания неверных предсказаний, а, следовательно, и недоброжелательных истолкований; а именно, объявлять вместе с публикою необходимость операции крайним средством, и прибегать к ней только в том случае, когда все более слабые средства уже исчерпаны.

«Не желая клеветать на моих собратьев, я, тем не менее, утверждаю, что большая часть из них не поступает таким образом, чтобы оправдать неуместное или преждевременное хирургическое вмешательство, они довольствуются уверениями, что все обыкновенные средства уже были испробованы, но при этом забывают переименовать эти средства, не оказавшие, по их словам, благотворного действия, уподобляясь в этом случае простакам, которые, желая оправдать себя в том, что совещаются с шарлатанами и ясновидящими, жалуются, что от них отказались все врачи (это уже санкционированное выражение), тогда как они советовались лишь мимоходом с одним или двумя врачами сомнительной репутации и с аптекарем, не говоря уже о местном ветеринаре или акушерке.

«Много раз расспрашивая больных, обращавшихся ко мне за советом, соглашаться ли им или не соглашаться на операцию, я был поражен недостаточностью прописанных им терапевтических средств. Сколько раз я посылал этих больных к аптекарям, к бандажистам, на воды или на берег моря и через несколько недель или месяцев встречал их целыми и невредимыми. Признаюсь, я всегда был очень счастлив и горд такими победами консервативного искусства, потому что они главным образом доставляют вам доверие и признательность пациентов, у которых всегда остается неприязненное чувство к хирургам, подвергнувшим их напрасному увечью.

«К тому же общество странно заблуждается, думая, что нам выгоднее делать операции, чем излечивать. Конечно, с точки зрения материальных выгод, мы, по-видимому, часто находимся в убытке, так как при расчете за трудное сохранение больного члена мы получаем вообще в четыре раза меньшее вознаграждение, чем за легкое его отсечение. Но зато каким авторитетом и любовью пользуется хирург, не предписывающий бесполезных жертв и предсказания которого оправдываются исходом болезни. Для примера достаточно себе представить, какая слава и какие несметные сокровища ожидают того, кто достиг бы излечения рака одними лекарствами? Сколько разрезов пришлось бы сделать бистурием, чтобы приобрести такие почесть и богатства.

«Так как мы вступили на путь признаний, то сознаемся откровенно, что известные люди, в известные эпохи и в известных странах, оперировали слишком много, и что даже в наше время зуд к операциям является спорадическою, эндемическою и эпидемическою болезнью, вакцина которой еще не открыта.

«Привести доказательства не трудно. В XVII веке напустились на переливание крови и предавались этой операции с таким неистовством, что в 1668 г. Парламент вынужден был положить конец этому лечению изданием особого постановления. В XVIII веке всякий упавший головою вниз подвергался трепанации (просверливанию черепа), так как рождалось подозрение, что у него в большей или меньшей степени треснул череп. Во время войн в конце истекшего и в начале настоящего столетия каждый член, раздробленный огнестрельным оружием, подвергался ампутации. В начале моей медицинской деятельности предавались с яростью тенотомии (сечению сухожилий); во всех частях тела перерезывали сухие жилы, связки и мускулы. Этим способом думали излечить косоглазых, заик, горбатых, кривоногих и даже глухих. Подкожный метод в то время находился во всеобщем употреблении, от него требовалось всевозможное, он представлял собою оперативную панацею. Немного позднее на моих глазах возникла и процветала мания резекций (отпиливания). Она была в особенности распространена в Англии и в Германии; некоторые иностранные хирурги отсчитывают произведенные ими резекций суставов целыми сотнями. Во Франции были всегда воздержаннее.

«Я не кончаю, чтобы не оскорбить ваши литературные познания. Когда оперирует один специалист, то и все остальные делают тоже; когда он что ни будь режет, то и все его сотоварищи также режут, но только несколько иначе и другим инструментом о чём свидетельствует каталог наших больших инструментальных магазинов. Если когда-либо будет основан музей оперативной медицины, то потребуются огромные витрины для выставки всех литотомов, уретротомов, гистеротомов и

прочих «томов», в том числе и мелких безымянных инструментов, предназначенных для разреза при сужениях носового канала, которые, по правде сказать, почти не существуют, а если и существуют, то совсем не требуют операции.

«Гинекология и офтальмология оспаривают друг у друга почетное место на этом ристалище особого рода; и что до меня, мне кажется, что первая одержит верх. Независимо от прижиганий, столь часто бесполезных, и ампутаций шейки матки, польза которых еще так спорна, за последнее время изобретено особенно много различных операций, как-то: Эмметовская (Emmet), Баттеевская (Battey) или Гегаровская (Hegar), Александровская (Alexandre) и т. д. Обозрения и журналы ими наполнены и вообще относятся к ним с похвалою; в подтверждение публикуют множество фактов, и гинеколог, не предъявляющий своих личных наблюдений, рискует прослыть за ничтожного человека.

 «Быстрота, с которою распространяются некоторые приемы лечения, по истине поразительна. Я могу привести, между прочим, выскабливание холодных нарывов. Теоретически мысль этой операции не дурна, но уже одно размышление внушает некоторую сдержанность, а потому было бы предусмотрительнее обратиться к опыту. Но для этого нужно ждать, а на это наше поколение и не может решиться. Вот и скребли, скоблили и всё еще скоблят, а тех, которые не скоблят, признают отсталыми и ретроградами, и, продолжая всё скоблить, проникают в случае необходимости и в спинно-позвоночный канал. И, несмотря на то, что по ходячему выражению, операция дает ободрительные результаты, выскобленный больной отправляется к прародителям в лучший мир.

«Не имея намерения вызывать у вас гусиную кожу и нарушить покой вашей ночи ужасным кошмаром, я вам опишу в заключение манию настоящего времени, имеющую за собою, по крайней мере, ту заслугу, что она почти безвредна; я говорю о прижиганиях каленым железом (pointes de feu). Этот метод, заменяющий горошинки, смазывание йодом и нарывной пластырь, применение которых гораздо проще, входит в область отвлекающего лечения, приносящего нам бесспорно пользу; но употребление именно этого средства более сложно и главное требует

известной обстановки, имеющей свою долю прелести. Она наводит ужас на детей и, конечно, не доставляет радости родителям. Тем не менее, если из присутствующих в этой аудитории есть сто человек, страдавших наружными болезнями, то я вполне уверен, что по крайней мере пятьдесят из них подвергались вышеупомянутым прижиганиям, а некоторые испытывали их, может быть, по два или по три раза. Остается только применять их с предохранительною целью к здоровым людям, для предупреждения могущих постигнуть их болезней, и поверьте, что есть врачи, уже помышляющие об этом.

«Если бы мне возразили, и притом не безосновательно, что вышеупомянутые операции хороши и заслуживают быть применяемыми на практике, я тем не менее буду утверждать, что ими очень странно злоупотребляли, то есть, что врачи слишком много переливали крови, трепанировали, тенотомизировали, резецировали, слишком часто рассекали сужения, вырезывали радужную оболочку, слишком много работали в малом тазу у женщин, слишком много скребли холодных нарывов и слишком часто прохаживались острием термо-каутера по коже пациентов. И если бы нужно было привести неопровержимые доказательства злоупотреблений, я бы напомнил, что в такой обширной стране, как наша, с 37 миллионным населением, в настоящее время насчитывается самое большое с полдюжины переливаний и с дюжину трепанаций в год; что у горбатых и заик оставляют в покое спинно-позвоночные и язычные мускулы; что в Англии, где производилось так много резекций, эта операция теперь почти не производится; что такой-то иностранный хирург, бывший столь горячим приверженцем и защитником резекций, что производил эту операцию дюжинами, в настоящее время отзывается о ней неодобрительно; что окулисты, не доверявшие прежде успешному излечению катаракты без иридектомии (перерезки радужной оболочки), почти все пришли теперь к соглашению насчет неприкосновенности радужной оболочки, и что знаменитое выскабливание ежедневно теряет за собою почву и не далее, как года через два, сделается достоянием музея древностей так же, как и прижигание кожи раскаленным железом.

«Если бы нам позволило время, я бы представил вам наглядные доказательства всех отступлений рыцарей бистурея. Вы бы увидели, что эти великие операторы, прооперировавши в течение некоторого времени без разбора вкривь и вкось и убедившись в ничтожестве полученных результатов, кончали тем, что наконец останавливались: с этого им бы следовало начать.

 «Каждый добросовестный и разумный хирург, который захотел бы прочесть со вниманием факты, относящиеся к восстановленным или ко вновь введенным в хирургии операциям, подтвердит, что большее число из них не только не принесло никакой пользы, но уже ранее носило на себе печать бесплодия.

«В последние годы много кричали о вырезывании гортани, зева, желудка, матки, почек и проч. Сколько из этих пациентов выздоровело? Сколько из них выиграло хоть что-нибудь от этих ужасных предприятий? Едва ли насчитается 10% Этим последним, я согласен, операция принесла пользу, но по отношению к остальным 90 больным, можно ли отрицать злоупотребление?

«Обращаю ваше внимание и вашу критику на следующее маленькое рассуждение. Возьмем сто случаев известной болезни. В известный период времени половину больных подвергают операции. Двадцать лет спустя операцию делают только одной четверти всего данного количества. Если в обеих сериях результаты одинаково благоприятны, то я прихожу к заключению, что из пятидесяти первых операций по меньшей мере двадцать пять были сделаны бесполезно.

 «Все хирурги знают или должны всё это знать. Так почему же они так поспешны; почему они так легкомысленно подвергают себя неудачам? На это они отвечают знаменитою аксиомою: лучше сомнительное средство, чем никакое. Но, за исключением некоторых случаев, их средство нисколько не сомнительно, будучи явно отвратительным и конечно худшим, чем сама болезнь; так что им можно также возразить следующими латинскими словами: primo non nocere (прежде всего не вредить).

«Кроме того они ссылаются на необходимость успокоить и утешить тех больных, которых они не в состоянии вылечить, и на свою обязанность продлить жизнь и облегчить страдания неизлечимых больных. Мы не остаемся глухи к таким человеколюбивым доводам, но с условием, чтобы ими не злоупотребляли и не пользовались для прикрытия других, менее благородных побуждений. Мы не считаем паллиативные операции ни бесполезными, ни вредными, но желаем, чтобы их предлагали и производили пациентам, не скрывая от них конечной их несостоятельности и чисто временного характера их облегчения.

«Вышесказанное заставляет нас рассмотреть еще другой аргумент, возбуждаемый публикою против хирургов. Нас упрекают в неискренности и в расточении обещаний, которых мы не можем выполнить. Эти обвинения, к несчастью, не безосновательны. Я первый сознаю, что невозможно говорить пациентам в глаза правду, что до некоторой степени их приходится обманывать, и что ненавистная ложь становится богоугодным делом, когда она утешает и успокаивает душевные страдания; я горячо ободряю чересчур любопытных, как, например, мужа или сына, которые при жене или матери спрашивают меня, опасна ли предлагаемая мною операция и можно ли от неё умереть. Я поступаю точно также с теми, кто требует, чтобы я поручился за успех; но в моих ответах самому больному или его близким я всегда, нахожу возможность давать понять истину в такой мере, чтобы конечный исход, каков бы он ни был, не мог никаким образом скомпрометировать мою честность, осторожность, а главное достоинство искусства.

«Поставим себя в положение матери, которой мы неосторожно и без обиняков обещали вылечить операциею её сына. После операции ребенок умирает. Мать, конечно, думает, что мы ее обманули или же, что мы сами ошиблись; в первом случае она нас обвиняет в обмане, а во втором - в невежестве. И затем начинаются истолкования мотивов обмана. Если дело касается несостоятельного больного, например в госпитале, то говорят хирург хотел произвести опыт. Если же, напротив, случай произошел в состоятельной семье, то говорят -хирург хотел нажиться. Трудно поверить, в какой степени укоренилось, в особенности в народе, убеждение, что в больницах самым бессовестным образом производят над пациентами всевозможные эксперименты. Неточность речи и споры, возникающие у изголовья больных между главным врачом больницы, слушателями и учениками или между этими последними, подтверждают эти подозрения, против которых, впрочем, нам нет причин особенно защищаться. Да, мы действительно производим опыты и не только в больницах, но и в частной практике, потому что эксперимент присущ искусству лечения, и врач, не делающий опытов, был бы мумиею или ленивцем; всё дело в том, чтобы терапевтические опыты производились по известным правилам, которых я не считаю нужным приводить здесь, но соблюдение которых исключает возможность упрека за их применение.

«Вопрос становится серьезнее, когда замешаны деньги. Я не решусь утверждать, насколько это злословие или истина; всегда найдутся злые языки, которые будут утверждать, что если бы Артарксеркс предложил подарки хирургу нашего времени, то он не встретил бы слишком суровый отпор, и что бескорыстие не есть преобладающее качество современных хирургов и, наконец, что денежное вознаграждение играет немаловажную роль в обсуждении оперативных показаний.

«Так как я применяю раскаленное железо в качестве хирурга, а не моралиста, то вы мне позволите не прижигать здесь язву, о существовании которой я хорошо знаю и скорблю душою; но ведь не одна наша профессия заражена ею при столь распространенном в настоящее время стремлении к наживе.

«Впрочем, наши предки были не лучше нас, если верить тому, что говорил в XVI веке Пьер Франко о своих собратьях цирюльниках, и что писал в прошедшем столетии автор памфлета, имеющего знаменательное заглавие: «Разбои хирургии».

«Бесполезными операциями злоупотребляют главным образом в безнадежных случаях и при неизлечимых болезнях.

«Некоторые пациенты, испробовав все терапевтические и медицинские средства, требуют нашего содействия, изъявляя готовность подвергнуться всякой предписанной нами операции. Иногда они жестоко страдают, иногда они истощены кровотечениями или же отравлены гнилостными продуктами глубокого нагноения; действительно, они возбуждают сострадание, и было бы бесчеловечно отказать им в операции, которая в состоянии хотя бы на время облегчить их страдания. Не существует хирурга, как бы он ни был богобоязлив, которому не приходилось в такого рода случаях делать разрез дыхательного горла или прокол мочевого пузыря, злоупотреблять природою и даже производить разрушения язвенных опухолей в различных частях тела посредством железа, едких прижиганий или огня. В этих случаях вопрос заключается только в применении паллиативных операций, о которых мы у же говорили выше.

«Злоупотребление бывает в тех случаях, когда операции делаются без настоятельной необходимости, если жизнь не находится в опасности или же, если ее уже ни чем нельзя спасти. В подобных случаях добросовестный хирург будет сдержан, так как он не в состоянии ни помочь, ни вылечить; он уступит место морфию или хлоралу; хирург же сомнительной нравственности не обещает ничего положительного, но говорит, что можно попробовать счастье, что бывали примеры, когда подобные болезни излечивались, что случалось даже в его собственной практике, и что кроме того, так как больной обречен на смерть, то риск не велик и прочее; он говорит, как лукавый адвокат, который всегда находит, что «можно потягаться на суде». Он делает операцию и больной или умирает, или остается всё в том же, если еще не в худшем положении. Врача, правда, выпроваживают вон, но хирургическое искусство тем не менее скомпрометировано, и если впоследствии в той же семье представится действительно настоятельная необходимость операции, то кто-нибудь из родных восстанет против неё, основываясь на неудаче предыдущего опыта.

«Настоящую речь можно было бы в строгом смысле озаглавить: Исповедь современного хирурга. Но так как я не причисляю себя к соучастникам и не прикрываюсь несправедливостью, то на меня, конечно, возведут обвинение в том, что я святотатствую, компрометирую моих сотоварищей и собратьев, оправдываю обвинения и злословия публики и, наконец, покоряюсь зловредной мании настоящего времени, гоняющейся без зазрения совести за нескромными разоблачениями и за крупными скандалами.

«Настоящая речь не содержит в себе ничего подобного. Мой ум нисколько не пропитан ядовитостью; я ненавижу шум и рекламу; я никогда ни на кого не клеветал, и никогда не писал ни бранных речей, ни обвинительных актов, я только очень люблю правду и не боюсь ее высказывать. С давних пор, пародируя знаменитый стих Вольтера, я беспрестанно повторяю: «Хирургия не то, что думает о ней суетная толпа». Кроме того я прибавлял: «Хирургия не то, что из нее делают сами хирурги». Вот это именно то, что я хотел изложить перед вами.

«Я хотел высказать непосвященным, что они не правы в том, что считают хирургию узкою специальностью, чем-то вроде точного ремесла, пожалуй искусства, которое, если исключить из него более возвышенную цель, можно поставить на ряду с искусством столяра и часовщика, что, кроме того, они не правы, требуя от хирургов такой же профессиональной непогрешимости, какая требуется от инженеров, строителей машин и предпринимателей общественных работ; и что они не правы еще и в том, что действия их беспрестанно противоречат их словам, так как они придают слишком большое значение ремеслу и оказывают недостаточно уважения к самим ремесленникам, и, наконец, высказывают легкомысленно свое суждение о вещах, в которых их некомпетентность слишком очевидна.

«Но, с другой стороны, я хотел высказать моим братьям и собратьям хирургам некоторые полезные предостережения. Потому-то я и говорю им, в надежде, что слова мои сделаются известны. Если вы действительно желаете быть причисленными к истинно ученым людям, а не считаться только великими и полезными ремесленниками, то не дорожитесь искусством вашей работы, какого бы труда вам ни стоило научиться ему и сколько бы вы ни прилагали старания, чтобы сохранить и развить его. Не тщеславьтесь вашими оперативными успехами и помните, что эти последние бывают иногда очень кратковременны, добивайтесь главным образом терапевтических успехов, то есть истинного излечения в настоящем смысле слова. Откажитесь от титулов и достоинств специалистов и неразлучных с этим материальных выгод, возвратитесь скромно в лоно общей медицины; прежде всего, будьте патологами, постоянно стремящимися расширить свои знания по этиологии и патогении; неустанно старайтесь совершенствоваться в диагностике и прогностике, будьте уверены в том, что наибольшее число излечений выпадает на долю самых ученых и знающих из вас.

 «Конечно, вы будете всегда стремиться к излечению ваших больных, так как в этом заключается высокая цель медицины, но вы будете относиться в высшей степени старательно к выбору средств для лечения. Так как место наряду с операторами не будет более предметом вашей гордости, то вы будете прибегать к ножу только, как к крайней мере, после того как добросовестно испробуете все медицинские лекарства и средства.

«То, что я говорю вам, милостивые государи, не сегодня выдумано мною. Я уже давно восстаю против злоупотребления операциями и советую пользоваться средствами врачебной терапевтики; но моим словам не придавали значения, в них могли усмотреть только мнение, имеющее большее или меньшее право на защиту. Но в настоящее время меня обвиняют в том, что я задерживаю полет французской науки и парализую её прогресс. Это затрагивает во мне патриотическую жилку.

«О хирургии можно сказать то же, что и о других отраслях нашей деятельности. Везде господствует страстное, жестокое, беспощадное соперничество, все хотят занять первое место. Со времен Гюи де Шолиака (Gay de Chauliac) и до конца прошедшего столетия, Франция без особенного спора занимала первое место; Англия, Италия и Германия, выступившие на ристалище позднее, в настоящее время оспаривают у неё первенство. Некоторые писаки по сию по ту сторону Атлантического океана утверждают с важностью, что мы спустились в последний ряд, вероятно потому, что мы относимся немного заботливее и бережливее к чужой жизни и что мы немного более стесняемся резать своего ближнего на четыре части. Вы заметите, что именно в тех странах, где всего более гремят против опытов над животными, нас обвиняют в том, что наша оперативная деятельность проявляется слишком робко и как бы старчески.

«Ну что же, примем упрек. Пусть некоторые иностранцы превращают свои хирургические приемные покои в лаборатории для вскрытия живых человеческих тел, это до нас не касается, разбирать этот вопрос предоставляется заинтересованным.

«В наше время невероятных нравственных противоречий, когда относятся с одинаковым сожалением как к жизни преступников, так и к судьбе их жертв, считают себя в праве жертвовать девятнадцатью больными, страдающими раком, чтобы попытаться спасти двадцатого, и называют эту пролитую кровь особенно плодотворною, сравнивая ее с кровью храбрых, умирающих при завоевании нового мира, - какое нам дело, всё это до нас не касается, если не возмущается «скальпельное мясо» (chaire scalpel).

«Я еще, пожалуй, согласен воспользоваться этими экспериментами в качестве любопытного и внимательного зрителя, - это может быть так же поучительно, как следить со стороны за злыми деяниями. Но допустить, чтобы нас завлекли на этот преступный путь и устремили в оперативные эксцентричности, нет, погодите. Если бы мы даже прослыли отсталыми, даже реакционерами, мы предпочли бы для наших соотечественников французов более спокойную, рациональную, человечную и, если можно так выразиться, более мягкую систему лечения, которая служила бы хорошим доказательством, что во Франции хирург видит всегда во всяком, обращающемся к нему больном, брата, ребенка или друга.

«Если врачи и ученые Франции будут держаться такого рода взглядов, то наша отечественная наука, я согласен, не зашагает в сапогах скороходов; но, тем не менее, она будет идти вперед, приобретая с каждым днем что-нибудь новое; она не пойдет назад и не будет сжигать сегодня то, чему покланялась накануне. Не желая никого уничтожать, она будет стоять на известной высоте, сохраняя спокойствие, чистоту и величие и предоставляя волноваться около себя своим вздорным и беспокойным соперницам, проявляющим эти качества, конечно, только вследствие того, что они моложе и менее опытны.

«Сказать вам вполне откровенно, мне было бы совершенно безразлично услышать мнение, что в Лондоне, Вене, Риме, Нью-Йорке делают операции лучше, чем в Париже, если бы только к этому прибавили, что в этом последнем городе больше излечивают, а умирают немного менее.

«Счастливы народы, сказал кто-то, не имеющие истории. Счастливы бы были те хирурги, которые не имели бы при себе инструментального набора и которые умели бы обходиться без него. Еще счастливее, скажете вы, были бы их пациенты, в число которых вы могли бы попасть по несчастной случайности.

«Дай Бог, чтобы со временем, благодаря прогрессу французской науки, хирургия перестала бы проливать кровь и не заставляла бы течь слезы».

Читайте также: "Медицинская беседа I"
                           "Медицинская беседа XVI"
                           "Медицинская беседа XVIII"
/ Мнение автора может не совпадать с позицией редакции /