Формирование адекватной стратегической и тактической реакции на процессы регионализации требует нового качества и государственного управления, и самоосмысления как геоэкономического и социально-политического пространства, и системы управления, вынужденной активно конкурировать с другими игроками не столько на глобальной площадке, сколько в рамках региональных систем экономических и политических взаимоотношений, но не только на базе экономических возможностей, но и с использованием политических и военно-политических возможностей.

Следует исходить из того, что постсоветская Евразия может казаться геоэкономически «лишним» регионом, не имеющим критического значения для важнейших глобальных геоэкономических игроков в качестве динамично развивающегося и промышленно развитого. Основная потребность Евразии будет заключаться в пространстве и ресурсах. Россия и остальные страны региона должны исходить из того, что никакой потребности в стимулировании экономического роста в Евразии у внешних игроков нет. Максимум, на что можно рассчитывать, — поддержание умеренного уровня социальной стабильности (порой «очаговой», а не общенациональной — вокруг важных в экономическом отношении территорий), но и это неочевидно в случае, если усиление китайского доминирования в регионе начнет восприниматься как необратимое. 

Развитие ситуации по данной модели ставит перед Россией целый ряд вопросов, так или иначе связанных с необходимостью переосмысления геоэкономической модели развития, но не только на уровне тактических решений, несмотря на то, что в последнее время они выглядели адекватными и давали существенный положительный результат, но и с точки зрения стратегии своего поведения. Экономическая консолидация Евразии может в современных условиях произойти только изнутри, при доминирующей роли России как источника не только военной безопасности, но и неприкосновенности финансовых, прежде всего инвестиционных, ресурсов, а также обеспечения возможностей для реализации национального экономического суверенитета, который должен пониматься как способность национальных элит принимать самостоятельные решения о среднесрочном развитии, отражающие интересы большинства населения, и обеспечивать их целостное принятие страной в целом. 

Россия должна сформировать в относительно короткие сроки то, что можно было бы назвать новой российской экономической идентичностью и что должно по определению существенно отличаться от экономической идентичности, существовавшей в «советский» период истории. Цивилизационно — и с экономической, и с социально-экономической, и с политической точки зрения — формирование новой российской идентичности должно стать одним из важнейших приоритетов развития на ближайшие 15 лет, то есть на период активной регионализации и перестройки системы международных отношений. Но эта идентичность должна иметь ярко выраженное экономическое измерение. Потребность в экономическом измерении идентичности, вероятно, в период активной геоэкономической регионализации будет расти.

Идентичность должна базироваться на понимании того, что Россия, если будет ориентироваться только на сценарий регионализации глобальной экономики, в силу объективных геоэкономических причин может оказаться в проигрышном положении, будучи изолирована от ключевых глобальных центров экономического роста, превращаясь с точки зрения ведущих экономических игроков мирового уровня в преимущественно ресурсную территорию. Востребованность несырьевого компонента евразийского экономического потенциала может быть обеспечена за счет только двух источников: во-первых, реиндустриализации и экономической модернизации самой Евразии, создания внутренних драйверов экономического роста, выстроенных вокруг промышленного и инвестиционного ядра, связанного с Россией. А во-вторых, создания для экономических структур стран Евразии прямого доступа к рынкам наиболее перспективных с точки зрения продукции с относительно высоким уровнем добавленной стоимости. Оба этих фактора не могут быть обеспечены в рамках «инерционного» сценария развития экономической системы как в России, так и в ключевых странах постсоветской Евразии.

Для стран Евразии, как показывает пример Казахстана, реализация «инерционного сценария» будет означать еще и распад внутриэлитного консенсуса относительно форматов и моделей распределения властных полномочий, они же — полномочия по доступу к природной ренте, остающейся основой всех и инвестиционных, и социальных процессов в этих странах. А это означает системный кризис государственности в том виде, как она существовала в последние 20 лет, с неизбежными не только и не столько социально-экономическими последствиями, сколько последствиями политическими. 

Стратегическим является вопрос о том, что является экономической основой российской «полужесткой силы», которая приходит на смену «мягкой», становящейся неадекватной новым условиям глобальной геоэкономической конкуренции. Что касается политической и экономической составляющей российского влияния, то они в целом являются понятными: способность к диалогу со всеми заинтересованными сторонами и уважение принципов национального суверенитета, а также способность предоставить гарантии политической и экономической стабильности при наличии обоюдной заинтересованности. Но экономическая составляющая пока остается не вполне проработанной.

Инерционный сценарий развития предполагает реализацию возможностей влияния России через расширение влияния в сфере глобальной энергетики при органическом наращивании возможностей в сфере переработки и осуществлении частичной реиндустриализации страны с опорой на повышение глубины переработки углеводородов и завершение создания продвинутого нефтехимического цикла («революция Костандова», прерванная в результате распада СССР и последующего коллапса постсоветской экономики) с ориентацией главным образом на внутрироссийские потребности. Относительную сбалансированность социально-экономическому развитию должны придать масштабные инфраструктурные проекты и освоение Арктики, становящееся главным среднесрочным приоритетом развития и освоения пространства. В целом такой подход является разумным, но он соответствует ситуации относительно эволюционного развития мировой экономики в рамках форматов глобализации. Регионализация ставит перед Россией вызовы совершенно иного порядка и глубоко меняет структуру глобальных экономических связей в принципе.

Переформатирование глобального энергетического рынка, происходящее фактически на наших глазах, более того, вероятно, получающее ускорение как результат развития тенденций на Ближнем и Среднем Востоке в нынешнем русле, не дает возможности полноценно использовать наработанные в последнее время связи. Но самое важное — даже серьезные позиции в сфере ТЭК на глобальном уровне вне создания собственной системы монетизации энергетической ренты и ее реинвестирования не будут достаточными для консолидации вокруг себя полноценного центра экономического роста. 

Иными словами, наиболее очевидный геоэкономический ответ может оказаться не самым эффективным: безусловно, принеся определенные результаты (значение энергетической сферы в ближайшие 10 лет будет расти, равно как и усиливаться конкуренция в ней), такая модель развития влияния России в мировой экономике потребует чрезмерно больших усилий по своему достижению и до известной степени воссоздаст позднесоветскую парадигму развития экономики нашей страны, а значит, будет заведомо неэффективна.

Существенно большие перспективы может иметь использование фактора продовольствия в качестве основы влияния, учитывая объективную необходимость дальнейшего стимулирования развития крупнотоварного сельского хозяйства, но это потребует усиления присутствия и влияния России в глобальных и региональных институтах, связанных с распределением и перераспределением гуманитарной и продовольственной помощи, что откроет доступ к значительным финансовым ресурсам и инвестиционно пригодному капиталу. В частности, это касается любых проектов промышленной и социально-экономической модернизации Африки, о чем сейчас много говорят.

Главный вывод, который приходится сделать применительно к стратегии регионализации в отношении процессов геоэкономической регионализации, сводится к тому, что эффективное участие нашей страны в них возможно только при условии сохранения относительно высокого уровня вовлеченности в глобальные и трансрегиональные процессы. Главной задачей на обозримую перспективу является формирование модели геоэкономического избирательного глобализма, сориентированной на обеспечение интересов развития и наиболее важных, и наиболее перспективных отраслей российской экономики, что подразумевает целый ряд важнейших политических и организационных решений, не исключая необходимости формирования соответствующего общественного мнения.

Но, помимо стратегических, есть целый ряд более практических вопросов, требующих прояснения в качестве условия продумывания среднесрочной линии развития. Эти вопросы не являются «тактическими», но затрагивают проблематику формирования благоприятного операционного и инвестиционного пространства.

Первое. Отношение к «уходящим» форматам и институтам, связанным как с глобализацией, так и с периодом «холодной войны». Пока Россия и на официальном, и на практическом уровне подчеркивает свое стремление эти институты в той или иной степени сохранить. Это логично, учитывая, что Россия в своей международной деятельности во многом опирается на остатки советской и ранней постсоветской институциональности, например на возможности Совета безопасности ООН. Вопрос в том, что по мере нарастания тенденций промышленной деградации и выпадения значительной части стран постсоветского пространства в зону «ресурсной периферии» потребность в них как в партнерах на геоэкономическом уровне будет сокращаться. Важно и то, что на условно «западном» направлении это будет происходить быстрее, чем на «юго-восточном».

Опыт отношений между Россией и Белоруссией в последнее время говорит о сугубом непонимании руководством Белоруссии меняющихся геоэкономических реалий, поступательно снижающих потребность в Белоруссии как в партнере России в геоэкономическом плане, оставляя исключительно военно-политическую и политическую составляющую. Но эта проблема, вероятно, является общей для многих политических элит постсоветских государств и окраинных государств Евразии. И эта проблема отчасти порождена политикой России, неоднократно заявлявшей на самом высоком уровне о своем стремлении сохранить традиционные для периода «восходящей глобализации» международные политические и экономические институты.

Второе. Инвестиционная политика. Россия пока не смогла предложить полноценную модель инвестиционной политики в пространстве своих экономических интересов, несмотря на то, что платежно-расчетные механизмы отработаны вполне качественно.

Дальнейшая конкурентная борьба на глобальных рынках в условиях «инвестиционного кладбища» становится просто невозможной, поскольку исключает возможность осуществления рисковых (и в целом инновационных) проектов вне существующих лоббистских систем, находящихся в стадии застоя и монетизации ранее достигнутого. Для эффективного участия в процессах геоэкономической регионализации России необходимо формирование минимум 2–3 новых элитных лоббистских группировок, несмотря на то, что это создаст определенные социально-политические риски в связи с неизбежностью изменения ныне откровенно «застойного» баланса элитных сил.

Таким образом, для России условием вступления в конкуренцию даже просто за влияние на процессы формирования региональных центров экономического роста является восстановление нормального инвестиционного процесса в стране при условии нормализации ситуации с доступом к государственным инвестиционным ресурсам, которые на начальном этапе будут главными источниками свободного капитала, пригодными для среднесрочного инвестирования.

Третье. Перспективы евразийской интеграции. Россия может при определенных условиях обеспечить расширение влияния вне евразийских институтов и процессов. Попытки отдельных руководителей постсоветских государств продолжить тактику балансирования выглядят в современных геоэкономических условиях неадекватно. Но насколько это оправдано с точки зрения возможного эффекта для интересов России — большой вопрос. Москва в целом готова к самостоятельному геоэкономическому маневрированию вне существующей системы интеграционных процессов в Евразии, хотя это и создает определенные сложности.

Россия политикой на Ближнем и Среднем Востоке, а также восстановлением отношений с важнейшими африканскими странами доказала свою способность к геоэкономической многовекторности. Также без опоры на институты постсоветского пространства осуществляется формирование новой системы взаимоотношений в Прикаспии. С операционной точки зрения отсутствие поддержки со стороны стран Новой Евразии пока создает для Москвы определенные сложности, но по мере нарастания тенденций промышленной деградации масштабы этих сложностей будут сокращаться. 

Но с точки зрения пространства альтернативы развитию влияния России в Новой Евразии нет. Другой вопрос, что это направление не является первоочередным приоритетом: элиты постсоветских государств еще имеют иллюзии относительно своей способности вести самостоятельный диалог и геоэкономическую «торговлю» с крупнейшими игроками на предмет встраивания с сохранением национального экономического суверенитета в экономические системы сопредельных центров силы.

Пример устаревшего подхода к пониманию геоэкономических процессов демонстрирует руководство Белоруссии, начавшее нынешний раунд сближения с Европой в противовес России в один из наиболее невыгодных моментов времени, когда проблемными стали не только стратегические основы возможного взаимодействия по линии Белоруссия-ЕС, но даже тактические. У Минска в Европе сейчас просто не существует эффективных партнеров, с кем возможен содержательный диалог, а влияние Польши, отношение которой к белорусскому руководству и к Белоруссии в целом вполне очевидно, ощутимо растет. Нельзя исключать, что по такому же ошибочному в перспективе пути может пойти часть казахстанской элиты. Проблема формирования адекватного восприятия глобальных процессов партнерами России в действительности становится одной из весьма важных. Но Москва пока недооценивает ее значение. 

Четвертое. Возможность использования новых форматов и механизмов инвестиционной и расчетной деятельности. Что касается расчетной деятельности, Россия уже более двух лет предпринимает успешные шаги по созданию застрахованной от манипуляций различного толка, фактически дедолларизированной системы отношений с ключевыми торговыми партнерами. Очевидно, что за последние годы эти усилия перешли с уровня очевидных политических деклараций на уровень практических решений и институционализации, что, например, проявилось в процессе формирования нового формата торговых отношений с Турцией. Но в инвестиционной сфере мы пока имеем дело преимущественно с доллароцентричной системой инвестиционной деятельности, как в сфере долгосрочных прямых инвестиций, так и в сфере инвестиций в финансовые инструменты, что лишает Россию важных инструментов борьбы за контроль над инвестиционным пространством, имеющим максимальную востребованность, особенно на начальных этапах процесса регионализации, когда будет происходить неизбежный операционный и организационный распад существующей глобализированной финансовой системы. Вернее, это переводит вопрос из режима «планового» поглощения выпадающих сегментов инвестиционного пространства в режим разработки планов кризисного реагирования.

Источник
/ Мнение автора может не совпадать с позицией редакции /