С окончанием Великой Отечественной войны в постоянном «тонусе» страну держало противостояние с коллективным Западом: гонка вооружений, битва за космос, протекторат в различных частях мира социалистических или капиталистических стран. Но все же, выстроив в период форсированной индустриализации внушительную инфраструктуру, организовав более или менее сопоставимый с западным образом жизни быт, население и элита хотели временной передышки, комфорта и хотя бы относительного спокойствия.

Никита Хрущев пришел к власти под девизом некоторой либерализации режима при сохранении в целом всех «несущих конструкций» советской государственности. В его правление по-прежнему сохранялась опасность внешней агрессии, а политические задачи государства все так же опережали экономические возможности населения. Поэтому эффективности экономики приходилось достигать за счет использования дешевого труда, повышения образовательных стандартов и неэкономической стимуляции производства (соцсоревнований, агитации и поощрения передовиков). Однако и элитам, и населению хотелось «оттепели». Возможно, правящим элитам даже больше, чем массам, поскольку на их плечах лежал постоянный груз ответственности и страх репрессий. Даже средней руки управленец был более бесправен, чем простой рабочий или сельский труженик. Если обычный гражданин мог позволить себе провести выходной или отпуск по своему усмотрению, то высшие лица государства были лишены такого права.

Как и Сталин, Хрущев был приверженцем командно-директивного способа управления, мало с кем советовался и постоянно настаивал на централизме, продолжая постоянные кадровые чистки (на этот раз не с фатальными для объектов чисток последствиями). Неготовность к гибкому внутриэлитному диалогу сыграла не последнюю роль в фиаско всей политики Хрущева. В результате директивной работы с элитами только один из членов ЦК – секретарь ЦК КП Украины Иващенко – предприняла попытку предупредить Хрущева о заговоре, когда о нем знал почти весь состав ЦК КПСС. Партийная номенклатура в отсутствие «ежовых рукавиц» неуклонно набирала политический и административный вес, заставляя с собой считаться. Ярким примером здесь выступает сыгравший одну из ключевых ролей в заговоре против Хрущева Алексей Косыгин. Никита Сергеевич чаще всего подавлял его инициативу, а на заседаниях ЦК нередко бестактно отзывался о своем первом заместителе.

Восстание номенклатуры не было случайностью: парадоксальным образом жесткое правление Хрущева не ослабило, а усилило позиции высшего управленческого аппарата, так как фигура пришедшего ему на смену Леонида Брежнева показалась предпочтительной именно вследствие готовности Брежнева к компромиссам и репутации гибкого, не склонного к жестким методам управления руководителя. Таким образом, пришедший к власти как выразитель стремления правящего слоя к стабилизации своего положения, Хрущев пал, как только бесконечные кадровые перетряски убедили номенклатуру, что покоя нет. Как только номенклатура почувствовала опасность – она убрала его. Вернувшись домой после октябрьского Пленума 1964 года, освободившего его от всех постов, он сказал домашним: «Может быть, самое главное, что я сделал, заключается в том, что они смогли снять меня простым голосованием, тогда как Сталин велел бы их всех арестовать». Попытка качественной перестройки государственной машины для «игры вдолгую» не то чтобы не удалась, но была на некоторое время отложена.

Девизом Брежнева в подходе к элитам стал лозунг кадровой стабильности, которая полностью устраивала высшее руководство и не успела еще в глазах населения перерасти в «застой». В эту эпоху Союз, набрав достаточную «жировую прослойку», экономическую и военную мощь, должен был переходить к эволюционным путям развития хозяйства. В предложенном плане реформ Косыгин делал ставку на стимулирование инициатив снизу и предоставление хозяйствующим субъектам большей автономии. Брежнев в той ситуации на это не согласился – подобная трансформация означала делегирование значительного объема властных полномочий от политической элиты к хозяйственным субъектам.

Та же судьба постигла и следующие попытки относительной автономизации хозяйствующих субъектов при Брежневе. В ответ на тревожные сигналы Госплана СССР о нарастании кризисных явлений в экономике и необходимости реформы методов управления Брежнев на заседании Политбюро 2 апреля 1975 года реагировал так: «Госплан представил очень мрачный взгляд на положение дел. А мы столько с вами работали. Ведь это наша лучшая пятилетка…» После этого, чуть не прослезившись, сел.

Управленческая машина начала «пробуксовывать» даже на высшем политическом уровне – большинство членов Политбюро, принимая решения, заранее знало, что многие из них выполнены не будут. Однако и в этих условиях экономическое развитие продолжалось, несмотря на расхожий стереотип восприятия этого периода как «застойного».

Вместе с ослаблением жесткости управления начали проявлять себя упомянутые в прошлой статье ведомственные и региональные группы элит. В брежневский период административная корпоративность ведомственного и местнического характера получила мощное развитие, а командно-административная экономика превратилась в экономику «административного торга» и «согласований» (в терминологии российского политолога Виталия Найшуля). О суммарном политическом весе ведомственных «генералов» свидетельствует известный «бунт» сорока министров. Председатель Совета министров Косыгин потерпел поражение в противостоянии с министрами, ведомственные интересы которых были задеты в ходе экономического эксперимента.

Свою роль в нарастании кризисных явлений, конечно, сыграли личностно-психологические особенности Леонида Ильича и традиционная для России зависимость всего госаппарата от первого лица. По общему признанию ближайшего окружения, у генерального секретаря отсутствовали необходимые волевые качества, экономическая компетентность и желание настоять на своем. Этим активно пользовались различные ведомственные группы, которые протаскивали через ЦК угодные (в том числе для личного обогащения) непродуманные решения, впоследствии сказавшиеся на состоянии всего государства. Так о стиле руководства Брежнева пишет весьма осведомленный советский историк Анатолий Черняев: «не считал чье-либо – и даже свое собственное – мнение единственно правильным».

Именно в этот период закладывался фундамент для позднесоветского сепаратизма и отделения республик. Укрепление корпоративной солидарности превратило региональных функционеров в самую влиятельную силу в структуре номенклатуры – в составе ЦК КПСС, по сравнению с которой тускнели сила и влияние даже отраслевых руководителей. Особый колорит имели отношения между центром и национальными республиками, главы которых (Алиев, Шеварднадзе, Рашидов и др.) получили право практически неограниченной власти в пределах своих территорий в обмен на предельную лояльность центральной власти. Все это, как мы понимаем, было лишь до поры до времени.

В целом уважаемый Леонид Ильич отводил себе скромную роль главного диспетчера усложнившихся внутриэлитных взаимодействий. Ту же функцию постепенно стал выполнять весь ЦК КПСС. Брежнев был по-своему идеальной фигурой в качестве политического лидера этого периода становления групп интересов и клиентел.

Пометим на полях, что сама по себе институционализация групп интересов не означает коллапса государства – она лишь ставит проблему концептуальной разработки стратегии и идеологии государства во взаимоотношениях с группами интересов. Сами эти группы влияния имеют полное право на существование, если только не оказывают решающего давления на государство, подменяя национальные интересы корпоративными. Однако именно в выстраивании стратегии Брежнев был явно неадекватен. Он столкнулся с той же проблемой, что и Хрущев: неспособность к концептуальному руководству. Впрочем, он сам говорил о себе, что идеология и стратегия – не его сферы компетенций: «Моя сильная сторона – это организация и психология».

Подводя итог брежневкому правлению, стоит сказать, что состояние элитного слоя значительно ухудшилось, не произошло его качественного изменения, несмотря на некоторые подвижки в автономизации местных и ведомственных групп интересов. Наблюдался постепенный отход от меритократического принципа, в результате чего ключевые позиции долгие годы занимали люди, не вполне адекватные сложившимся условиям. Правящий слой из предельно мобилизованного и относительно гомогенного постепенно эволюционировал в сторону неоднородности и преобладания групповых интересов над государственными.

Вслед за уходом Брежнева наступила заключительная эра советской империи – эпоха перестройки, гласности, открытости, транспарентности и всего того, что до сих пор ассоциируется с именем Михаила Горбачева. Запущенные в этот период процессы носили уже явно деструктивный характер.

Первые годы правления Горбачева были связаны с пресловутым «ускорением», под которым многие сначала поняли мобилизационные усилия. На первых этапах формат руководства особо не отличался от директивных методов других генсеков. Столь же традиционными были меры по чистке правящего номенклатурного слоя. Чистка Горбачевым элит была впечатляющей: только на апрельском (1989 год) Пленуме ЦК КПСС было отправлено на пенсию 110 человек, избранных лишь три года назад с подачи самого Горбачева на XXVII съезде. Чистка на верхних этажах власти инициировала цепную реакцию на средних и нижних уровнях. При Горбачеве сменилось 66 процентов первых секретарей обкомов партии, а еще глава Московской организации КПСС Борис Ельцин сменил 60 процентов первых секретарей райкомов.

Это была попытка модернизации сверху, только на этот раз не в интересах промышленного роста или противостояния внешнему врагу, а в угоду навязанным извне идеологическим клише, для «конвергенции» с Западом. Например, курс на «независимую журналистику» был провозглашен именно сверху, а «наиболее дерзкие материалы первого революционного периода гласности, прежде чем попасть на страницы газет, готовились за спиной официального Отдела пропаганды в кабинетах яковлевского подотдела», – свидетельствует бывший заведующий сектором идеологического подотдела Анатолий Грачев.

То же касается и хозяйственной сферы. Важную роль в дальнейшей институционализации групп экономических интересов сыграли Закон о государственном предприятии (1987 год) и Закон о кооперации (1988 год), давшие импульс процессу приватизации. Важным этапом этого процесса стала XIX партконференция (1988 год), объявившая, что целью реформ является повышение эффективности механизма «свободного формирования и выражения интересов, волеизъявления всех классов и социальных групп, согласование и реализация этих интересов во внутренней и внешней политике государства». Это означало, что интересы как экономическая категория не просто легализовались, но превращались в приоритетный механизм управления. Об этом мы уже подробно говорили в статье о формировании позднесоветской хозяйствующей прослойки.

К началу 1980-х годов номенклатура представляла собой «выеденное яйцо» (выражение Иосифа Дискина), под оболочкой которого сложились (в большинстве случаев слабо оформленные) кланы и корпорации, готовые в любой подходящий момент монетизировать свой властный капитал и вывести подковерное противостояние в публичное поле.

Процесс либерализации публичной политики и консолидации групп интересов приобрел особенно масштабный характер в 1989-1990 годах. Итогом стало то, что государство фактически утратило способность эффективно выполнять функции административного управления. Этому способствовала воинственная антигосударственная риторика, ставшая идеологическим знаменем перестройки.

В государстве происходили процессы гораздо более деструктивные, чем самые смелые «закручивания гаек». По сути, руководством страны был добровольно взят курс на отказ от государственности. Изменения носили несистемный характер, зачастую граничили с неприкрытым предательством и сдачей национальных интересов. На глазах разрушались сами традиции государственного управления. Разрушение свойственной России политической культуры и внедрение новых образцов, сколь бы суперсовременными они ни казались, всегда чревато регрессом.

Наконец, ключевую роль в попытке монетизации сложившимися группами своих властных полномочий, на наш взгляд, сыграла свойственная России бюрократическая традиция, разграничивающая право распоряжения и право владения предоставленной собственностью. Временный и условный характер привилегий и прежде побуждал элиту к бунту под лозунгом «привилегии без службы»: достаточно вспомнить противостояние «царь – бояре», ставшее центральным для правления Ивана Грозного, аристократическую фронду начала XVIII века, укрощенную Петром I. Такого рода бунт правящей среды увенчался настоящим успехом в 1762 году, когда Манифест о дворянской вольности воплотил заветную мечту служилой элиты – «привилегии без службы», и даже сильная царица Екатерины II вынуждена была отступить.

Исход короткого противостояния Горбачева с элитой тоже был предрешен. Исторически в России либо верховная власть «чистит правящий класс» (как это практиковали Иван Грозный, Петр I и Сталин), либо правящая среда посредством дворцовых переворотов ограничивает власть, политически или физически устраняет первое лицо.

Главной же предпосылкой трансформации государственной модели стало неуклонное снижение потребности в мобилизационном характере элит. Формировались предпосылки для перехода к органическому, эволюционному, экономико-центричному типу развития. Однако использованы они были совершенно бездарно. Сами реформы не были концептуально осмыслены и в достойной форме институционализированы.

В итоге к своему распаду Советский Союз подошел со сформировавшимися территориальными и ведомственными группами интересов, готовыми разорвать страну на части ради удовлетворения своих амбиций. О методах и предпочтительных формах оформления правящих групп в современной России мы поговорим в нашем следующем материале.

Источник
/ Мнение автора может не совпадать с позицией редакции /