Национальный вопрос возжигает души людей не только в России. Особенно болезненным оказывается русско-еврейский вопрос, который переплетается с проблемой Россия и Европа. Мнения здесь крайне поляризуются. С одной стороны, можно слышать, что еврейский народ сыграл исключительно созидательную, цивилизаторскую роль в русской истории и культуре («Пора признать, что русская интеллигенция давно является по составу собственно еврейской»), а русскому народу изначально присуща разрушительная стихия, либо аморфность характера, и потому он нуждается в дисциплинирующей, организующей внешней силе – Запада либо еврейства. В другом лагере убеждены, что всё зло в России – от евреев и Запада, а русский народ является невинной жертвой.
 

Накал этих позиций может достигать яростных фобий.Националистически пораженное сознание всегда шизоидно, зациклено, отчуждено не только от «враждебной», но и корней собственной культуры. Наши западники с подозрением и осуждением относятся ко всяким проявлениям русского национального возрождения, не признавая за ним творческую самобытность, а, значит, отрицая либеральные основы европейской культуры – индивидуальность, независимость личности и суверенитет нации. В свою очередь, многие патриоты имеют смутные представления о русской культуре и истории. Ярким примером этого являлись воззвания «патриотической» организации «Память», где в восьмидесятые годы прошлого века на идеологическом жаргоне худшей пробы велась борьба за чистоту русского языка.
 

Книга А. Янова «Русская идея и 2000-й год» имеет форму научной монографии: типичное для советских диссертаций трехчастное деление материала (введение, содержание, заключение), указатель имён, предметный указатель, таблицы… В «Предварении» сообщается, что книга«написана о будущем и для будущего России, а возможно, и всего мира, но не с позиции пророка, а с позиции учёного и гражданина». На обложке изображена икона Иоанна Предтечи с венцом из… советского герба. Надо понимать: предтечей чего является русская идея?
 

Вначале книга ошеломляет интеллектуальным бесстыдством. Автор позволяет себе такое, что неприемлемо было даже при коммунистическом тоталитаризме. Графики и схемы, которыми для «научной» убедительности насыщена книга, по существу могут быть отнесены к чему угодно и поэтому не имеют отношения ни к какой реальности, кроме самих графиков и схем. Трудно поверить, что автор идёт на явные передержки, алогизм, подтасовки, ложь – не боясь разоблачения. Но затем становится понятно, что текст связан определённой эмоциональной логикой, которая придаёт ему некоторую убедительность, если читатель не углубляется в смысл. К сожалению, листателей газет (выражение Марины Цветаевой) гораздо больше, чем вдумчивых читателей. На обывательское восприятие и рассчитана книга Янова.
 

Что же означает русская идея с научной и гражданской позиции? Взяв в руки книгу под названием, скажем, «немецкая идея», мы, естественно, рассчитываем найти анализ общенационального идеала, синтетически отражающего сложную судьбу и культуру немецкого народа. Если при этом национальную идею трактовать как совокупность всех идеалов, которые когда-либо были распространены или влияли на историческое самоопределение народа, то в «немецкую идею» наряду с достижениями национального гения вошли бы и его грехи, ошибки и падения. Но никому не пришло бы в голову сводить «немецкую идею» к национал-социализму. По отношению к немецкому народу это было бы некорректно (так же как подобное по отношению к англичанам, французам, испанцам, американцам…, то есть к любому народу). Но по Янову совершенно недопустимое по отношению ко всем народам, обязательно по отношению к русским. Это основной «научный» постулат яновского исследования.
 

К примеру, одно из определений Яновым предмета изучения:«"Русская идея", как я называю вслед за Бердяевым теоретическое ядро идеологии "русской новой правой", возникла примерно в то же время, что и марксизм – теоретическое ядро большевистской идеологии, то есть в 1830-1850-е гг.» Создана эта русская идея была славянофилами. В книге Н.А. Бердяева «Русская идея» славянофилам посвящена часть одной из десяти глав. Во всех остальных описывается широкий спектр философских, культурных и общественно-политических течений в России XIX – нач. XX века. Поэтому, если идти вслед за Бердяевым, то автору надо бы включить в русскую идею А.С. Пушкина, В.Г. Белинского, Т.Н. Грановского, А.И. Герцена, Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого, А.И. Желябова, Г.В. Плеханова, Вл.С. Соловьева, С.Л. Франка… В том числе и многих из тех, кого Янов противопоставляет русской идее. Так что приём вслед за – может означать только науку фальсификации.
 

Из приведённой цитаты следует, что большевизм есть нечто постороннее русской идее, поскольку основан на интернациональном марксизме. Но это не мешает автору уверять в том, что большевизм является воплощением именно русской идеи, историческая поступь которой предельно проста: Грозный-Петр-Сталин.
 

Особого рода «диалектическая логика», «снимающая» всякие, здесь же нагораживаемые противоречия, позволяет автору утверждать, что русская идея есть всё отвратительное, что было в русской истории:«Русская идея» представляет не Россию Пушкина и Толстого, но от века враждебную ей Россию Пуришкевича и Союза русского народа». Если не русской, то какой национальной идее принадлежат Пушкин и Толстой – известно, очевидно, только Янову.
 

Порочность русской идеи – в вековечной религиозности. По Янову, признак религиозности сам по себе является отрицательной характеристикой: достаточно указать на религиозные истоки какой-либо позиции, чтобы стала очевидной её несостоятельность. Исторически правы, считает Янов, те, кто «не ожидал от человека духовного возрождения или нравственной революции. Идея возрождения добродетели, способной впоследствии нейтрализовать порок, оказалась бесплодной мечтой, способной лишь увековечить деспотизм». Идея борьбы в мире «сил метафизических: Бога и сатаны» Янову представляется параноидальной. Соответственно к паранойе придётся отнести большую часть мировой философии, озабоченной более всего именно этой метафизической проблемой. Надо сказать, что метод, который можно было бы назвать «само собой разумеется», – один из наиболее употребимых в «научном» арсенале Янова. После прочтения книги становится ясным, что за наукообразными формами скрывается личное отношение Янова к «чёрной туче русофильства» и русскому Православию. Это отношение и движет пером автора. Так, пытаясь доказать, что русские патриоты оказывали сильное воздействие на формирование брежневского политического курса, Янов пишет: «Терпение Брежнева по-прежнему испытывали колокольным звоном и церковными куполами».

 

В голове «учёного» скачут такие зайцы, что не сразу удалось уловить, что он называет русской идеей, ибо всё, чем она характеризуется, имеет либо очень отдалённое отношение к русской культуре и истории, либо не имеет никакого отношения. Наконец, на каком-то этапе чтения становится понятно, что Янов русской идеей называет собственно антизападные, антиевропейские, а значит и антиеврейские идеи, высказанные некоторыми малоизвестными авторами, как в дореволюционной России, так и в СССР. Чтобы придать убедительность такой характеристике, Янов фальсифицирует отдельные высказывания известных русских мыслителей, писателей, общественных деятелей. Отсюда берутся факты и обобщения, которые никому до Янова и кроме Янова не приходили в голову. Так выстраивается фантасмагория на тему России и её культуры. Я предлагаю читателю рассмотреть некоторые звенья этого вьющегося пути, чтобы обнаружить мотивы такого «творчества», которое приобретает и надындивидуальные черты.
 

«"Русская идея", – пишет Янов, – возникла в разгар диктатуры Николая Первого». Если легитимный император называется диктатором, то почему бы его правление не назвать «культом личности»? Такое игнорирование исторического контекста было бы некорректно где угодно, но, оказывается, не в России: «Как видим, идеология политического идолопоклонства (культ личности, говоря современным языком) была не менее реальным фактором русской культурной жизни в 1830-е гг., нежели в 1930-е». Невоздержанность Янова в смешении эпох и понятий порой ошеломляюща: «Диссидентский национализм считал в прошлом веке – и считает сейчас – истеблишментарный национализм (в данном случае советский патриотизм) официальной ложью. Это обстоятельство не помешало ему самому, однако, превратиться в официальную идеологию режима в эпоху контрреформ Александра Третьего».
 

Такого рода «принципы» позволяют автору утверждать, что русская идея породила и все общемировые формы зла: «В 1881г. начала эру массовых еврейских погромов в современной истории…, создала первую в мире массовую протофашистскую партию». Дальше – больше. Некто Уолтер Локарт, считает Янов, «с документами в руках доказывает, что сама идея антибольшевизма, ставшая центральным тезисом нацистской идеологии и пропаганды и отождествившая коммунизм с мировым еврейством, внушена была Гитлеру русскими эмигрантами».«Русская идея» «при последнем своём издыхании благословила Гитлера на крестовый поход против России и Европы». Таким образом, духовными предками Гитлера оказываются не кто иные, как Киреевский, Хомяков, Аксаковы!
 

По яновской «диалектической» логике порождённые русской идеей большевизм и гитлеризм вовсе не исключают друг друга. Это, так сказать, «тезис» и «антитезис», которые непременно сольются в грядущем синтезе:«Не поняв смысла и силы "русской идеи"», – читаем в «Предуведомлении», – «Запад… будет застигнут 2000-м годом врасплох, точно так же, как, не поняв в своё время силы большевизма, он был застигнут врасплох 1917 годом». Пафос всего творчества Янова направлен на то, чтобы пробудить мир от наивного благодушия перед грозящей ему смертельной опасностью «русского православного фашизма».

 

Какие, по Янову, силы выражает «русская идея», каково содержание идеи, готовящей миру апокалиптический конец? «Феномен русского национализма означает… старинную, мощную и привлекательную идеологию, традиционно противостоящую русскому либерализму (западничеству)». Россия и русская культура несут в себе только отрицательные начала, слепые стихии саморазрушения и гибели. Это-то всё и выражает «русская идея». Всё положительное созидалось в России на основе отказа от самого себя, ибо собственно русский путь – это опасная для мира утопия. В России «реформы всегда были попыткой "присоединиться" к цивилизации, а контрреформы всегда пытались увековечить разрыв России с цивилизацией». Необходимо, призывает Янов, «постичь русскую историю как вековечную не утихающую борьбу реформы, стремящейся к разрушению русского средневековья, и контрреформы, стремящейся к его увековечению». «Русское средневековье» – это «русский национализм, который может быть только антизападным и антиеврейским».
 

Постичь же русскую историю можно только с позиций такой вот «диалектической спиралеобразности»: «Мои центральные гипотезы: а) политическая система, утвердившаяся в России в результате первой контрреформы ("революции сверху") Ивана Грозного в середине шестнадцатого века, развивается не поступательно, а спиралеобразно; б) на каждом витке исторической спирали приходится начинать своё развитие заново, естественно, проходя при этом все этапы, которые прошли аналогичные течения в предыдущем историческом витке». Мрачные средневековые стихии в России («традиционная отсталость русской политической культуры») оказались непреодолимыми, потому русская история может быть объяснена только на основе «представления о русской политической доминанте… как о серии исторических катастроф. Я называю их контрреформами».
 

Естественно возникает вопрос: «Почему Россия оказалась единственной в Европе страной, которую ни одна реформа на протяжении столетий не привела к политической модернизации? Почему все без исключения русские реформы были раньше или позже обращены вспять?». «Научный» ответ гласит: «Автократия замкнула Россию в своего рода исторической ловушке, из которой она не может, как свидетельствует всё её прошлое, выбраться самостоятельно – без интеллектуальной и политической поддержки мирового сообщества».
 

Приведён и наглядный график исторической ловушки. На нём мы видим, что Россия пережила три глобальных перелома от реформ к контрреформам: в 1560 г., 1818 г., 1964 г. Линии контрреформ (на графике изображены идущими вниз) направлены к коллапсу. Но два раза России удалось избежать этого коллапса, счастливо повернув к вершинам реформ – в 1690 г., и в 1917 (?!) году. От 1917-го года вверх идёт непрерывная линия реформ и попыток модернизации (это значит – и драконовская сталинская коллективизация, и все сталинские репрессии – всё сплошь реформы и модернизация) вплоть до 1964 года. Здесь вновь линия срывается вниз, заканчивается она 1985 годом – распутьем: что выберет Россия – попытку модернизации или дальнейшую деградацию в контрреформы. Но, судя по железным биениям исторической синусоиды, линия каждого следующего падения неизменно длиннее – потому Россия на этот раз должна таки впасть в коллапс.
 

В другой таблице перечислено 14 попыток реформ в России и их результаты – неизменные обращения вспять контрреформой и растворение в политической стагнации. Затем названы контрреформистские диктатуры в России, среди которых, кроме известных Ивана Грозного, Петра I и Сталина, – Павел I, Александр I, Николай I, Александр III, Ленин. В очередной таблице вырисована структура исторического цикла 1881-1917 года, который закончился контрреформистской диктатурой 1918-21 гг. и который полностью повторяется циклом 1929-? гг. Похоже на то, что яновская «наука» предсказывает России неизбежную новую контрреформистскую диктатуру. Всё это призвано доказать, среди прочего, что при коммунистическом режиме народы СССР и сам русский народ угнетали его собственные (то есть русские) вожди, а не большевистская партия, представляющая собой интернациональный люмпен, спаянный шкурными интересами.
 

Из всех этих «циклов», «спиралей», «таблиц» следует, что «если бы в 1917 году к власти не пришли большевики, то у власти оказались бы тогдашние пророки "русской идеи" – Пуришкевич, а не Ленин оказался бы у власти. Им всё равно понадобился бы террор, чтобы остановить стихийно начавшийся распад империи… им всё равно понадобилась бы идеология, способная оправдать этот террор и возрождение империи, оправдать войну с собственным крестьянством, с собственным рабочим классом, с меньшинствами, пожелавшими отделиться от империи. Никакой другой идеологии, пригодной для этой роли, кроме "скрежещущего мракобесия" выродившейся "русской идеи", в их распоряжении не было».

 

Все эти построения во многом мотивированы не только стремлением очернить историческую Россию, но и всеми силами легализовать и оправдать коммунистическую идеологию и её власть. Коммунисты, по Янову, ничем не хуже других людей, а может быть даже лучше: «Первое советское правительство было самым образованным в русской истории».

И чтобы не было никаких сомнений в том, кто виноват в бойне XX века: «Самая, быть может, распространённая иллюзия последних семи десятилетий состоит в том, что коммунистическая метаморфоза 1917 г. каким-то образом разрушила вековые стереотипы русского политического изменения и тем самым сняла с повестки дня мировой истории вопрос о России как о "больном человеке Европы", о прогрессирующей дегенерации последней империи мира. 1980-е гг. показали, что коммунизм, так же как "православное царство" Ивана Грозного и Петербургская империя Петра Первого, оказался лишь отсрочкой, лишь временной ремиссией "больного человека Европы"». А если у кого-то остаётся непреодолимое отталкивание от коммунизма, то вот одно из «научных» объяснений его источника: «Ненависть к режиму находит себе основание в глубокой, инстинктивной, чтоб не сказать звериной, национальной ненависти» к евреям.
 

Таким образом, «смена поколений не определяет характер режимного изменения. Политическая история России за последние восемнадцать-двадцать поколений представляет собой серию потерпевших поражение и обращённых вспять реформистских попыток. Каждая из них либо переходила в политическую стагнацию, либо провоцировала террористическую контрреформу. И если даже всё остальное (структура общества, нравы, язык) радикально менялись в России со сменой поколений, стереотипы политического изменения оставались в ней неизменны – до революции и после неё». Ну и гробовой вывод: «Не является ли неспособность экономической модернизации повлиять на характер политического изменения в России ещё одним фундаментальным стереотипом её политического поведения?». В общем, фундаментальный стереотип России – это её хроническая неспособность ко всему человеческому. С этой точки зрения интересно было бы объяснить тот факт, почему одна экономическая модернизация Германии привела к первой мировой войне, другая – ко второй. Но, наверное, у нормальных людей и народов действуют нормальные человеческие законы, а не стереотипы.
 

«Стереотипный» подход к истории служит всё тому же фундаментальному яновскому постулату: всё зло в Советской России и в мире проистекало не от коммунистической идеологии, а от неискоренимой российской средневековости: «Коммунистическая идеология не помешала Никите Хрущёву, лидеру режима реформы, отказаться от территориальных экспансий… За всё хрущевское десятилетие к империи не было присоединено ни пяди новой территории». Так беспримерная серия коммунистических переворотов при поддержке СССР в Азии, Африке и Южной Америке, на Кубе – с Карибским кризисом, – вымарывается из истории. По стереотипам получается, что не должно их быть – значит не было.
 

В рецензии на эту книгу Янова в 1988 г. Арон Каценелинбойген писал:«Я знаю Янова более 20 лет. Редко можно встретить большего патриота России, человека, глубоко преданного интересам России и желающего ей процветания. Янов считает себя глубоко русским человеком, если русскость определять не кровью, а принадлежностью к культуре страны» Может быть, господин Каценелинбойген знает о Янове что-то глубоко интимное и потому никому неведомое, но если это –патриотизм, глубокая преданность и принадлежность, то что тогда ненависть к России?!

 

Прежде чем делать выводы, коснёмся ещё одной больной для Янова темы. Все возводимые им построения разбиваются явлением Солженицына. Поэтому острие его «диалектики» направлено, прежде всего, на низвержение авторитета Солженицына. Здесь беспардонность авторских приёмов беспредельна. Прежде всего, Янов уверяет, что Солженицын «возненавидел инакомыслие до такой степени, что опустился до клеветы на своих оппонентов, до откровенной лжи во имя дела, которое считает правым». Это почти уголовное обвинение доказывается тем, что Солженицын сообщает читателю, что Янову ненавистно всё русское, и что Солженицын где-то как-то не совсем точно высказался о том, сколько лет Янов был коммунистическим журналистом в Москве. Солженицын считает, что семнадцать лет подряд, а Янов опровергает этот факт… указанием на то, что «этот старый испытанный приём порождён сталинской террористической системой, где правдоподобный донос мог убить человека». Но сколько лет в действительности Янов борзописал в советских журналах – для читателя его книги так и остаётся неизвестным.
 

Солженицын в «Письме к вождям Советского Союза» призывает,«оставаясь в рамках жёсткого реализма», найти выход для России«вполне реальный, с земными путями». Написанное за пятнадцать лет до краха коммунистического режима «Письмо» звучит ещё более актуально – настолько писатель сумел тогда ощутить глубинные процессы, которые только впоследствии вышли на поверхность. При этом Солженицын, обращаясь к поработителям своего отечества, ни на йоту не поступается своими принципами.
 

Янов же сумел увидеть в «Письме» только «утопию реакционную, пытающуюся возвести традиционную отсталость русской политической культуры в степень вершины и венца человеческой мысли… Солженицын рекомендует вождям советским: возьмите всю власть, а народу дайте всю свободу». Затем в книге идёт каскад фальсификаций. В отношении Запада сам Солженицын говорит следующее: «Мы, живя в рабстве, только мечтать можем о свободе, и не свободу критикуем мы, но как иногда распоряжаетесь вы свободой, слишком легко отдавая её шаг за шагом… Я не критик Запада, я критик – слабости Запада». В яновской же интерпретации подобные мысли Солженицына звучат так: «Будущего нет не только у "антидемократического" авторитаризма, его нет и у демократии. Отсюда девальвация свободы – интеллектуальной и политической – как исторической цели нации… Одновременно с уничтожением Запада неудержимо возвышается нравственная ценность авторитаризма».
 

Солженицын отстаивает самоценность внутренней свободы человека, которую «мы можем твёрдо осуществить даже в среде внешне несвободной». Он свидетельствует о российском опыте: «сопротивление среды награждает наши усилия и большим внешним результатом». Янов же считает возможным сделать за Солженицына следующие выводы:«Стало быть, не демократия, но авторитаризм ведёт кратчайшим путём к внутренней свободе». И уже собственное яновское обобщение:«вот он, логический путь для оправдания “внешней несвободы”». По яновской логике получается, что тот, кто стоит за демократию, должен в условиях тоталитаризма капитулировать, иначе он не демократ.
 

Призыв Солженицына к национальному покаянию русской интеллигенции («Образованщина») выдаётся Яновым за «приговор» ей:«Пустив в оборот презрительный термин "образованщина", Солженицын тем самым, по сути, отрицал само существование современной русской интеллигенции, отказывая ей как в человеческом достоинстве, так и в нравственности миросозерцания, отлучая её от процесса "духовного возрождения" страны». Взыскательная критика в статье Солженицына «Образованщина» не внедряла чувства неполноценности, напротив, духовно очищала людей, живущих в атмосфере лжи и насилия, выправляла их нравственные ориентиры, освобождала от многих предрассудков и фикций.
 

Очевидно, рассчитывая на полную неосведомленность читателя, Янов отождествляет позицию Солженицына со взглядами одного из героев его произведения: «В "Августе 14" он и сам нашёл слова, точно характеризующие то направление русской мысли, к которому он теперь принадлежит: "нетерпящая правая крайность, которая знать не желает никакого развития общества, никакого движения мысли, никаких, тем более, уступок, а только всемолитвенное поклонение царю да каменную неподвижность страны – ещё век, ещё век, ещё век». Это говорится о человеке, который более чем кто-либо из современников сдвинул пласты реальности, придал историческим процессам новый импульс и динамику.
 

Творчество Солженицына сводится Яновым к «серии политических памфлетов». Политическая эволюция Солженицына – это «непрерывная и драматическая серия отречений от собственных взглядов», «серия идеологических отречений», которая «наказала Солженицына самым страшным, что может случиться с писателем, – художественным бесплодием, утратой чувства меры и пропорции, без которых не может быть писателя».

Пафос уничижения великого русского писателя захватывает Янова и выводит за допустимые границы: «Так жалуется Солженицын в письме "Наши плюралисты", адресованном на этот раз не вождям СССР, а русскому народу и направленном не против "чёрного вихря" с Запада, околдовавшего этот народ в 1917 г., а против его собственной сегодняшней интеллектуальной элиты». Янов снисходит: «По-человечески жалко Солженицына. В самом деле, в добровольном заточении пишет человек годами том за томом гигантский всеспасающий шедевр литературы и философии, и истории, – а толпа соотечественников – "образованцев" игнорирует труд, вместивший в себя и новую "Войну и мир", и новых "Бесов" и новых "Отцов и детей"». Янов где-то обнаруживает «феномен удивительного равнодушия соотечественников к "Августу 14". Почему так упорно отказываются они не только принять Солженицына в духовные руководители, но даже и признать роман литературным событием?».
 

Необузданность яновских измышлений шокирует. Он лучше Солженицына знает, к кому тот обращается, против кого выступает, кто есть кто («наши плюралисты» – это, по Янову, сам русский народ). Отождествив себя с «соотечественниками» и собственное мнение с мнением вынужденно безмолвствовавшего народа, Янов вершит последний суд: «То, что выходит сейчас из-под пера Солженицына, – всего лишь сырая, конструктивно беспомощная и местами косноязычная печатная масса, где полностью отсутствует чувство художественной меры, где ничто не обязательно, ничто не сфокусировано, откуда можно без всякого ущерба для целого исключить одни главы или, если угодно, добавить другие, и которую, увы, мучительно скучно читать».
 

Здесь, я, наверное, не принадлежу к тем соотечественникам, от лица которых вещает Янов. «Красное колесо» Солженицына читается мучительно, с чувством трагической безысходности. Необозримая панорама событий – таких далёких и таких близких личной судьбе каждого из нас – подавляет величайшими смыслами, которые она несёт, но и захватывает, не отпускает. Читать этот монументальный труд, как осознавать крест своей судьбы, – тяжело, но не читать невозможно. О великой трагедии своего Отечества читать мучительно скучно может только человек с поражённой психикой. Это, наверное, моя частная точка зрения. А вот позиция русской интеллигенции в яновской интерпретации:«Им больно за этот талант, так трагически выродившийся в маниакальный и бесплодный ригоризм. Им стыдно за эту роковую метаморфозу, и горько за свою несбывшуюся мечту».
 

Конечно, вопреки заключениям учёного и гражданина дело обстоит несколько иначе. Даже при железном занавесе, ограждавшем страну от произведений Солженицына, он – самый известный и самый популярный человек в России. Все честные люди ждали возвращения на родину своего великого писателя и его творений. Но в чём причина такой инфернальной ненависти Янова к Солженицыну? Кроме личных мотивов определяющим здесь оказывается то, что Солженицын – не лидер некоей новой русской правой (куда Янов сваливает советский истеблишмент, националистов и шовинистов, русских патриотов, православных христиан, цвет современной русской культуры), но является современным гением России – её голосом и выразителем национальной совести. Действительно, его творчество воплощает Русскую идею в современности. И тяжба с писателем Солженицыным прикрывает тяжбу с Россией. Но несёт ли миру Россия и её пророк ту опасность, о которой предрекает Янов?
 

Позиция Солженицына по всем сложным российским и общемировым проблемам трезвая и конструктивная, что не исключает резкого обличения лжи, трусости, приспособленчества. Всё, что он говорит, достаточно сложно, как сама жизнь, но оказывается удивительно плодотворным для будущего.
 

Конечно же, ни Солженицын, ни его творчество никак не солидаризируются с крайними течениями в российской жизни, к которым притягивает Янов Русскую идею. Янов подробно останавливается на экстремистских высказываниях Г. Шиманова, Н. Тетенова, Н. Емельянова, В. Чалмаева и прочих малоизвестных авторов с единственной целью: доказать, что Солженицын говорит то же, что и они, либо они смело договаривают Солженицына. Эти люди, утверждает Янов, так же, как в 20-е годы некие В. Анушкин, С. Шарапов, А. Волжский, В. Михайлов, Ю. Одизгоев, и выражают Русскую идею, то есть общенациональный идеал. Но в таком случае русский народ не знает имён своих пророков.

 

Итак, выводы книги Янова.
 

«Русская идея» – это воплощение извечного российского злого начала, а русский народ – это народ рабов и поработителей.
 

Полярности добра и зла в российской истории: ориентация либо на свободный Запад (добро), либо на рабскую средневековую самобытность России (зло). В России положительного ровно столько, насколько она способна перестать быть сама собой и превратиться в регионзападноевропеизма.
 

Так как в России всегда в конечном итоге одерживали верх силыконтрреформ (антизападничество), то история России представляет собой не более чем перманентную политическую стагнацию, чередующуюся контрреформистскими диктатурами. Ни одного целостно положительного периода в истории России Янов не видит.
 

Принципиальная злоприродность России подтверждается и тем, что«русская идея» явилась источником и причиной других общечеловеческих форм зла – антисемитизма и германского фашизма. Кроме того, Россия во все века несла в себе империалистическую угрозу цивилизации, культуре, человечеству.
 

Если мировое общественное мнение и западные правительства не осознают таковую природу «русской идеи», то Россия в 2000-му году захватит весь мир.
 

Подобная характеристика какого-либо другого народа была бы воспринята как шовинизм. Но в отношении к русским эта человеконенавистническая установка может кем-то рассматриваться какнаучно обоснованное мнение.
 

Это не наука, а фобия, болезненно искажающая взгляды человека. Не берусь судить, что здесь поражено больше: сознание, когда человек видит фикции, а не реальность, либо совесть, когда ненависть и конъюнктурность толкают на сознательную ложь. Главное, что Янов страдает именно тем духовным недугом, в котором он хочет обличить русскую идею и Россию: шовинистической паранойей. Шовинизм не обязательно коренится в каком-либо национальном самосознании. Яновская русофобия покоится на гипертрофированном интернационализме с еврейской окраской.

Это – интершовинизм.

 

Можно рассмотреть систему шовинистической паранойи на трех примерах: а) германского фашизма, б) русского шовинизма (общество «Память»), в) интершовинизма (Янов), выделив семь смыслообразующих принципов воспаленного фобией сознания:
 

1. Утверждается, что существуют культуры и народы, являющиеся исключительными носителями абсолютных норм и критериев:
 

а) арийская нация и культура, немецкий народ и его культура;
 

б) русский народ и культура;
 

в) западная культура, демократическая цивилизация.
 

2. Содержание этих абсолютных норм декларируется как:
 

а) всё истинно немецкое;
 

б) всё только русское;
 

в) только всё цивилизованное, то есть западное.
 

В разных формах искажённого сознания гипертрофированные ценности собственной культуры рассматриваются как общемировые ценности, поэтому единственно истинные и исключающие всякие другие.
 

3. Утверждается, что существуют народы и культуры, обладающие монополией на истину и призванные распространять её среди других – это:
 

а) народы арийской расы;
 

б) русский народ;
 

в) страны, народы, идущие по пути западной цивилизации.
 

4. При этом очагом и носителем мирового зла объявляется определённый народ или культура, всякое самоопределение которого способно принести человечеству только зло – это:
 

а) мировое иудейство, еврейский народ;
 

б) евреи, жидомасонский заговор, семитизм;
 

в) Россия, русские, историческую доминанту которых выражает вскрываемая Яновым «русская идея», новая русская правая.
 

5. Утверждается, что целью «мирового зла» является:
 

а) разложение арийских народов и мировое господство еврейства;
 

б) разложение русского духа и порабощение России и всего мира семитизмом, жидомасонством;

в) разрушение западной общечеловеческой цивилизации и порабощение всего мира.

 

В данном случае мания преследования и угрозы собственному существованию отождествляется с угрозой всему миру.

6. При этом существуют народы и культуры, зараженные исходным злом – это:

а) славянские народы и особенно русский народ, поражённый иудаистским коммунизмом;

б) западная демократия и либерализм, либеральная пресса на Западе и в России;

в) все те народы, которые пытаются найти самобытный исторический путь и все попутчики «русской идеи».

7. Декларируется программа борьбы с источником мирового зла:

а) господство арийской нации при истреблении народов-носителей зла и порабощении заражённых народов;

б) борьба с мировым жидомасонством: Гои всех стран, соединяйтесь!, Патриоты всех стран, объединяйтесь!;

в) пресечь национальное самобытное развитие России и привить ей западные формы жизни. Лишить русский народ перспектив исторического самоопределения.

Мы видим, что механизмы шовинистической паранойи идентичны, хотя заражённые ею могут радикально различаться по национальным, культурным, цивилизационным признакам.

 

Нужно отметить, что сильный еврейский элемент в позиции Янова отождествляется с западным, то есть общемировым, интернациональным. Соответственно, всякий антисемитизм отождествляется сантиевропеизмом, а значит и агрессией против человечества: «Русский национализм может быть только антизападным и антиеврейским». Янов, естественно, имеет полное право ощущать себя принадлежащим к еврейской нации и оценивать происходящее с позиций еврейской культуры. Но это не даёт ему права из-за неприязни к русской нации фальсифицировать её прошлое, её идеалы и назначение.
 

Таким образом, шовинистические фобии, на какой бы почве они ни произрастали, имеют единую природу и могут нести только вражду и разрушения. Один вид фобии не может уравновеситься или погаситься другим, они способны только распалять друг друга.
 

Яновские построения мотивированы следующими исходными установками. Это, прежде всего, атеистическо-гуманистический эгоцентризм, не способный воспринимать религиозный, христианский взгляд на мир, а потому отказывающий ему в существовании. Инакомыслие вызывает необузданную фобию: навязчивое состояние страха, боязнь и нетерпимость, переходящие в агрессию. Кроме того, Яновым движут сильнейшие прокоммунистические симпатии, стремление оправдать коммунистическую идеологию и указать другой источник её злодеяний. Русофобия и коммунизмофилия уже многие десятилетия подпирали друг друга, устилая очередными жертвами дорогу человечества к рабству.
 

Россия, русская культура, русская идея и оказываются для «яновых» тем непонятным, не вмещающимся ни в какие привычные критерии феноменом, в котором сошлись эти экзистенциальные раздражители. Поэтому это явление вызывает стремление переиначить его по собственному образцу либо «вымарать» из истории человечества.

 

Почему книга, охарактеризованная столь жёстко во всех отношениях, заслуживает внимания? Во-первых, до сих пор есть на Западе и в России силы, которым русофобская позиция Янова кажется близкой. Далее, общественное мнение Запада довольно слабо ориентируется во внутренних процессах России. Здесь вездесущность Янова вполне может сойти за компетентность, а беспринципные обобщения, вольное жонглирование фактами, именами и терминами – за научность. В последующие годы про-яновские взгляды можно было часто встретить в «научных» выводах западных теоретиков.
 

Как сообщается про Янова на обложке книги: «На Западе он скоро стал известен как «учёный замечательной интеллектуальной оригинальности». Янов – автор шести книг, вышедших на нескольких европейских языках, занимаясь преподавательской деятельностью (читал курсы советской политики и русской истории в крупнейших университетах США), он выступал и с лекциями в Америке и Европе, затем и в России. Его слушали сотрудники госдепартамента, приглашало министерство иностранных дел Швеции, университеты и различные общественные организации Дании, Норвегии, Англии и других стран. В момент издания книги Янов – профессор политических наук Нью-Йоркского университета и плодовитый советник наших «демократов».
 

В России яновщиной больны праволиберальные, западнические круги интеллигенции. У представителей другого лагеря книги Янова могут вызвать сильную обратную реакцию: провоцирует фобию противоположного содержания.
 

В самом деле, существуют ли в России те радикальные идеалы и позиции, о которых говорит Янов? Конечно, существуют, где их нет? Грозит ли России та опасность, на которую указывает Янов? Конечно, перспектива фашизации бывшего советского режима в какой-то степени реальна, хотя опасность представляется не настолько вероятной, а сущность её иной, нежели у Янова. Но предотвратить эту угрозу можно только средствами, прямо противоположными яновским. Возрождение какого-либо народа невозможно на пути блокирования его национального оздоровления. Насильственное, неорганичное внедрение чуждых форм и рецептов, а тем более агрессивное шельмование способны вызвать только реакцию болезни и агрессию. Эта общечеловеческая истина впрямую относится к России.